Lapsa1
читать дальше
275. Цитадель Тяньинь. Верность* разбитая вдребезги.
*丹心 (Даньсин) как главный зал Пика Сышэн
Он увидел маленького Мо Жань, который светло и ярко улыбался маме, а Дуань Ихань, обхватив его лицо, говорила:
- Нужно платить добром за добро и не недо быть злопамятным.
Он увидел Мо Жань, который держал коробку со сладостями, которые дал ему Сюэ Мэн. Как он осторожно откусывает и ест их, не желая уронить, потратить ни крошки.
Он увидел Мо Жань, стоящего перед винной лавкой в Учан в одежде, только что принятого в ученики новичка. Как он почтительно двумя руками передает хозяину серебряные монеты и улыбаясь немного смущенно с надеждой, говорит:
- Я хочу кувшин лучшего Лихуабай*, не могли бы вы принести лучший кувшин с ним? Я хочу подарить его моему учителю, на пробу.
*Белые Цветы Груши
Все эти воспоминания всплыли одно за другим.
В душе Мо Жань это было все самое теплое, самое чистое и прекрасное, вот таким образом оно, словно в фонаре скачущих лошадей* переливалось всеми цветами и сияло.
* фонарь, украшенный каруселью бумажных лошадок, которая крутиться из теплого воздуха от свечи внутри.
На этих кадрах Мо Жань всегда улыбался, начиная от первых лет жизни в крайней нужде, до юношеских лет, когда был подсажен цветок восьми страданий бытия. Однако, этих воспоминаний было совсем не много, во всей жизни Мо Жань по-настоящему чистых, светлых периодов и правда было очень мало, дни, когда он мог от души, весело смеяться, можно было пересчитать по пальцам.
Чу Ваньнин смотрел на все эти быстро мелькавшие перед ним события.
А потом все вдруг успокоилось
По сколько души двух этих людей и правда были связаны очень долго, поэтому он мог отчетливо ощущать, что перед тем, как был посажен цветок восьми страданий бытия, оказывается, он нравился Мо Жаню. Он почитал его, льнул к нему, был горячо привязан даже несмотря на то, что Чу Ваньнин не любил улыбаться во время обучения, вплоть до того, что был даже несколько суров и придирчив.
Тогда это была любовь, он хорошо это ощущал, а еще тепло.
Он чувствовал, что этот на вид холодный как лед Учитель, на самом деле внутри, в душе, очень хороший человек.
Оказывается, Мо Жань полюбил его … так рано и сразу так пылко, так невинно. Он действительно чересчур нравился ему.
Перед глазами продолжали всплывать воспоминания Мо Жань и Чу Ваньнин последовал за ними, они были овеяны легким ветерком поздней ночи. Этой ночью на Пике Сышэн в помещении для учеников горел всего один сиротливый светильник. Мо Жань сидел с краю за столом, напротив него лежал развернутый свиток. Внимательно и сосредоточено он приступил к вышиванию на белом квадрате платка.
Только вот сделав всего несколько стежков, он неуклюже проткнул иглой палец и капли крови испачкали ткань.
Мо Жань распахнул глаза, он выглядел очень удрученным, со вздохом проговорив:
- Это так трудно.
Белый платок присоединился к кучке, откинутых в сторону.
С другой стороны, он взял новый и снова начал шить.
Все ночи напролет не гас светильник, было выкинуто бесчисленное количество платков, пока руки не стали более искусными. Медленно, потихоньку распускались бледно красные лепестки, один, два… пять лепестков.
Каждый лепесток был кропотливо вышит, каждый лепесток был вышит от всего сердца.
Юноша неловко, неуклюже расшивал белый платок, один укол, один стежок, распускалась неувядающая весь год яблоня.
Когда он посмотрел на этот платок в его глазах горел какой-то свет.
Вышивка была на самом деле очень некрасивой, в основном узоре было много неровных, кривых мест, сразу было видно, что она выполнена неопытной рукой новичка, однако Мо Жань был не в силах сдержать радости. С воодушевлением он осмотрел платок с одного края до другого и подбросил его вверх. Нежный платок спланировал ему на физиономию.
Полностью накрыл его лицо.
Он рассмеялся под платком и подул из-под него. Тонкий край загнулся, обнажив ласковый взгляд юноши. Взгляд, словно блики на воде.
- Подарю моему Учителю. Ему это точно может понравится.
Все, что было в его сердце – это тепло, оно было невыносимо для ядовитого цветка, поэтому он и пожрал это тепло.
- Каждый раз, когда он будет пользоваться платком, он будет думать обо мне.
Мо Жань свернул платок и спрятал за пазухой. Бесчисленное количество раз мысленно представляя, как Чу Ваньнин будет хвалить его, его довольное лицо, он только чувствовал весеннюю счастье*, не в силах сдерживать свое воодушевление. В ту же ночь он, преисполненный радости побежал в то место, где отдыхал Чу Ваньнин. Он нашел его бесстрастно стоявшим на берегу пруда.
*草长莺飞- высокие травы, полет иволги – счастливый весенний пейзаж возрождения жизни, приход весны. Так же упоминание иволги часто встречается в идиомах о любви, дружбе, что то очень радостное и весеннее.
- Учитель!
Он радостно подбежал, его лицо сияло.
Удивленный Чу Ваньнин повернул голову:
- Почему ты пришел?
- Я… апхи..!
Погода была довольно холодной, он слишком торопился и не надел теплый плащ. Поэтому не договорив, юноша чихнул.
- … почему ты так спешил, что даже забыл как следует одеться?
Мо Жань вытер нос и оскалился в улыбке:
- Я не мог ждать, у меня есть одна вещь, я не мог заснуть пока не отдам это Учителю.
- Какая вещь?
- Дар Учителю, как знак поклонения наставнику. – с этими словами он нащупал бережно сложенный платок за пазухой и достал его. Но когда он собирался передать его, Мо Жань вдруг охватила робость, его щеки неожиданно покраснели, - Ну, на самом деле… на самом деле он не стоит и нескольких медяков. Он не очень хороший.
Мямля это, он комкал и расправлял платок, в итоге он спрятал его за спину, носком ботинка ковыряя землю.
- ……
- Ты что-то купил?
Уши юноши совсем покраснели, застеснявшись он проговорил:
- Не купил, у меня нет денег….
Чу Ваньнин замер.
- Ты сделал сам?
Мо Жань наклонил голову. Ресницы прикрыли взгляд, словно облака небо и он тихо пробормотал:
- Ага.
И прежде, чем Чу Ваньнин ответил, он опять торопливо заговорил:
- Ладно, не надо, он некрасивый, очень уродливый! – он повторил это и все же почувствовав, что этого мало, набравшись смелости, снова посмотрел на Чу Ваньнина и с силой добавил, - Ужасно уродливый.
Чу Ваньнин до сих пор помнил свои чувства, которые он испытал тогда. Это было изумление и восторг.
Он никогда не получал в подарок что-то сделанное руками самого дарителя.
Но ему было неловко это продемонстрировать, неловко улыбнуться, ему ничего не оставалось, как напрячься и сделать выражение лица еще более серьезным. Больше всего он боялся, что этот только что пришедший в школу молодой ученик разглядит просочившуюся в его сердце и увлажнившую его сладкую свежесть.
Легко откашлявшись, он рассудительно проговорил:
- Тогда, раз уж это сделано, как бы это ни было некрасиво, я должен на это посмотреть, верно?
В итоге Мо Жань все же вытащил этот платок, он хотел подать его двумя руками, но понял, что его уже столько раз комкали, что платок теперь весь мятый и он суетливо попытался его расправить.
Когда его лицо уже горело, как в лихорадке, вытянулась рука с тонкими длинными пальцами и забрала этот скомканный платок, создавший ему столько трудностей.
Все смятение тут же отступило*.
*偃旗息鼓 – свернуть знамена, перестать бить в барабаны – означает отступить, бить отбой, свернуть работу.
У Мо Жаня невольно глупо вырвалось:
- Аааа… Учитель, это действительно уродливо….
В то время Мо Жань еще не вызывал в Чу Ваньнине ответных чувств, тот только сохранил в памяти два черных блестящих глаза. Такие влажные, красивые подобные цветам под благодатным дождем.
Чувства порой возникают так стремительно, похожие на раскат грома и вспышку молнии, а иногда медленно, подобно каплям воды, что точат камень.
С Чу Ваньнином было второе, он был глубоко в душе тронут добротой этого молодого человека и тогда один взгляд и улыбка, в итоге привели к прорыву. *
* 却足 нога наперекор– что-то типа рывок, второе дыхание.
Он вдруг очнулся в испуге, эта нежность и мягкость затянули его в трясину и он завяз там. С этого момента ему было уже тяжело выбраться.
- Это носовой платок?
- Ммм… ага, да.
Белый шелковый* квадрат, с края вышит цветок яблони, стежки были выполнены усердно и прочными, немного неуклюжие, и немного милые.
*天蚕丝 (шелк из дикого шелкопряда) скорее всего это Туссар
Комок сердца Чу Ваньнина похожий на большую уединённую долину, внезапно дрогнул и в ущелье заструилась родниковая вода, в этом источнике плавали опавшие лепестки. Он смотрел на этот шёлковый квадрат очень долго и нисколько не представлял, что нужно сказать.
Он и вправду в первый раз получил такое подношение.
Даритель, отметив, что одаренный не произнес ни слова и посчитал, что все ж ему не понравилось. Заикаясь и запинаясь он принялся объяснять:
- Я, я вышивал это по схеме рисунка в книжке, на самом деле, ик… на самом деле такого вида платки продаются, и они не дорогие. И вышивка тоже… тоже намного красивее по сравнению с моей.
В итоге, он совершенно разнервничался и хотел забрать обратно платок. Но Чу Ваньнин на шаг опередил его. Невозмутимо сложив паток, сунул его за пазуху.
- Как неподобающе. Можно ли преподнести дар наставнику и потребовать его обратно?
Мятый платок, в придачу с теплом тела Мо Жань был действительно очень уродлив, в Учане такой же можно купить меньше, чем за десять медяков.
Но Чу Ваньнин посчитал его драгоценным и не хотел отдавать.
Тогда в этой жизни это был первый подарок Мо Жаня Чу Ваньнину. После ядовитого заклятья этот кусочек воспоминаний и этот квадратик платка, все это Мо Вэйюй забыл.
А Чу Ваньнин, стеснительный и косноязычный, тоже после этого никогда не напоминал ему об этом. А заметив, что Мо Жань все больше и больше увлекается Ши Мэй, так преданно крутиться вокруг него, осыпая его подарками*он становился все молчаливее и не хотел, чтобы Мо Жань и вовсем хоть раз заметил этот квадратный лоскут платка.
* 没有一百也有八十 не сто, а 80 вещей
Конечно, это же была милостыня, которую сам Мо Жань добровольно ему подарил, и он ей очень дорожил*
*敝帚自珍- хранить старую метлу потому что она твоя – держаться за старое, беречь, не выбрасывать.
Он вспомнил…
Слияние двух душ принесло с собой больше прошлых событий. И все эти происшествия, одно за другим, обо всем медленно вспоминал Чу Ваньнин.
Он встал, более злой, чем когда-либо более торопливый, печальный и страдающий….
Его руки тряслись. Он, наконец все понял, всю истинную картину, понял все происходившее с самого начала.
На самом деле он был не только несправедливо обижен в детстве.
И дело не только в том, что его обольстил Ши Мэй.
Это было намного глубже.
Однако все эти воспоминания были подавлены тайным заклинанием Ши Мэй, двадцать лет, обе жизни, оказывается никто не знал как все выглядело с самого начала.
По сей день.
Действительность, истина….
Только это окончательная правда!
На горе Цзяо не осталось никого, Чу Ванина больше ничего не волновало, он как сумасшедший помчался к подножью горы и достигнув ближайшей деревни бросился расспрашивать, где сейчас находиться Мо Жань.
- Тот мастер Мо? – грубо проговорил деревенский житель, не зная ничего о статусе Чу Ваньнина, - Какой мастер, что за ерунда, он двуличный зверь.
Двуличный, зверь….
Преступник…
Тиран.
Перед глазами кружилось, все быстрее обе жизни, оскалившийся в ухмылке свирепый Тасянь Цзюнь из прошлой жизни сменялся на Мо Вэйюй из этой жизни, улыбающийся, с опущенными глазами.
Это не так.
Правда другая.
- Где он? – спросил побледневший Чу Ваньнин.
- Да в Цитадели Тяньинь. – ответил крестьянин. – От верхней до нижней границы мира культивации кому ж неизвестно, что этот человек преступник и его преступления вздымаются до небес. Сегодня собираются выскрести его духовное ядро, чтобы он получил наконец должное наказание!
Словно камнепад обрушился со скалы, сотрясая череп.
- В каком часу будет казнь?! – Чу Ваньнин спросил так торопливо., его финиксовые глаза так ярко сверкнули, что крестьянин перепугался.
- Счас припомню, не помню точно, как будто … с одиннадцати до часа?
В полдень…в полдень… он посмотрел на тень на солнечных часах в стороне и тут же изменился в лице!
Талисман для вызова дракона был извлечен мгновенно, и он явился в центре урагана. Чу Ваньнин громким голосом приказал бумажному дракону тут же мчаться с ним быстрее ветра. Бумажный дракон сначала хотел поприпираться со своим хозяином и почесать языком, но в испуге заметил слезы в глазах Чу Ваньнина.
Маленький бумажный дракон был потрясен:
-… что с тобой случилось?
- Помоги мне.
Он никогда не видел Чу Ваньнина в таком виде, он, кто бы мог подумать, не представлял, что и делать, поэтому оставалось только сказать:
- Когда это этот почтеннейший отказывался тебе помочь, ай-яй-яй, не надо плакать.
Чу Ваньнин сцепил зубы от злости, однако его высокомерие его несгибаемая основа были лишь призрачными.
Подточенный как паразитом той, истинной картиной, его хребет был сломлен.
- Я не плачу, отвези меня в Цитадель Тяньинь, пока еще не слишком поздно!
- Почему ты хочешь лететь туда?
- Спасти человека. – он был не в состоянии подавить дрожь, конечно он не собирался рыдать, очевидно, что он никогда не хотел рыдать в голос, однако слезы в итоге все же потекли. Чу Ваньнин безжалостно вытирал и вытирал ярко красные глаза.
- Спасти одного невинно осужденного человека.
- …
- Если в этом мире кому-то и должны живьем выскрести духовное ядро, кто-то должен быть презираемый всеми, то это точно не он. – хрипло проговорил Чу Ваньнин. – Пусть обвинят меня вместо него.
Бумажный дракон больше ни о чем не спрашивал. Когда Чу Ваньнин сел на него, он превратился в огромного, достигающего небес дракона, рогами задевающего облака и с ревом взмыл в небеса. Он мчался, обгоняя ветер, его длинные* усы развевались, рассекая туман, он стремительно поднимался все выше сквозь влажную пелену облаков.
*тут написано стариковские усы, это скорее всего от того, что дракон у Чу Ваньнина раньше написан как 烛龙 ЧжУлун- светоносный дракон с туловищем змеи и головой человека, старик с усами, волосами и прочим. А тут то ли редактор подкачал, то ли еще что, но дракон в этой главе 纸龙 ЧжИлун – это именно бумажный дракон как на ярмарках, это реально означает – дракона из бумаги. Думаю, тут все же неотредактированная ошибка в китайском тексте.
Чу Ваньнин сидел между рогами дракона.
Мощные потоки ветра дули ему в лицо, на высоте было очень холодно и кровь застыла в его пальцах. Он смотрел вперед, всматривался в нагромождающиеся слои облаков*, на высящиеся горные цепи, на беспрерывно текущие потоки рек, на события в людском мире, такие же как и вчера, мелькавшие внизу.
*так же обозначает неразбериха в мыслях
В действительности, в ту минуту, когда он окончательно очнулся, он обезумел, он одеревенел, превратился в разорванного в клочья калеку.
А сейчас, медленно приходя в себя, он полностью погрузился на дно этих страданий прошлых лет, пропитался ими. Он скрючивался на теле дракона, наклоняясь все больше и больше вперед и наконец уткнулся лицом в руки.
Ветер был очень сильным, он выл в его ушах.
Они собирались допрашивать Мо Жань, вскрыть его сердце, раздробить его духовное ядро…
Чудовищные злодеяния. Преступления, заслуживающие высшей кары.
Это не так.
Ветер был такой сильный, достаточно сильный, чтобы скрыть все человеческие горести и радости, скорби и печали.
Небо высоко, облака необъятны, Чу Ваньнин наконец в этом порыве ветра разразился рыданиями, захлебываясь от слез. В этих двух эфемерных жизнях…. Что Тасянь Цзюнь, что мастер Мо…
На самом деле они не были такими.
Фраза Мо Жань была правдой.
С того поклона у башни Тунтянь, с самого начала, все было ошибкой.
Солнце остановилось в зените, водяные часы сдвинулись на одну отметку. Служительница ударила в колокол и высоким голосом прокричала:
- Час Уши*
* с 11:00 до 13:00 (час коня)
Взметнулась вспугнутая сутора*.
* толстоклювые синицы
- Да свершиться наказание!
Его подняли на раму для казни, связали вервием бессмертных, сняли верхнее одеяние и широко распахнули полы нижнего пао.
Му Яньли с холодным как лед выражением на лице, держала в руках свое божественное непревзойденное оружие – стилет, медленно шагнула вперед и остановилась перед Мо Жань.
- Сейчас господин будет подвергнут наказанию. Надеюсь, господин раскается в содеянном.
С ее губ слетали слова старого ритуального напева Цитадели Тяньинь.
«Глас небес необъятен, он не может быть подвержен корысти,
*буквально - Тяньинь
Человек небесного голоса не может быть подвержен эмоциям,
Глас небес необъятен, не может быть поруган.
Глас небес имеет сочувствие в соответствии с почитанием всего сущего.»
Во взгляде, который она бросила на Мо Жань, читалось прощание.
После этого она вытащила клинок из ножен, во все стороны брызнули искры, раздалось мерное гудение и золотые перья*разошлись в стороны. Сияние стилета отражалось в ее глазах, в которых не было ни капли эмоций.
*лопасти?
Внизу кто-то закрыл глаза, кто-то вытянул шею, кто-то тяжело вздохнул с закрытыми глазами, кто-то захлопал от радости.
Все мы разные, только и всего.
- Итак, небесная кара – вырезание духовного ядра.
Рука поднялась. Клинок опустился. Брызнула кровь.
Мертвая тишина.
Вслед за этим на трибуне кто-то, не выдержав, закричал, голосом сотрясая небеса:
- Брат…!!!
Ярко алая кровь, горячая как кипяток, потекла, когда непревзойденное оружие вонзилось ему в грудь. Мо Жань смотрел, распахнутыми глазами, вначале он не почувствовал ничего, в оцепенении опустив голову, он смотрел, на окровавленную плоть своего сердца.
Его губы шевельнулись, и резкая боль смела его как взрывом фейерверка, перед глазами смешались и бурно закипели свет и тень.
- Кха-кха!!
Кровь полилась изо рта, закапала кап-кап, поплыл металлический запах крови.
Небо и земля расплывались, превращаясь в холодное алое море.
Но это было неправильно. Все было ошибкой.
Чу Ваньнин летел, управляя драконом, они были все ближе.
Когда-то он считал, что Мо Жань бесстрастный, безразличный, он играл, забавлялся людьми, конечно это было из-за досады, потому что в его сердце возникла вражда.
Когда-то он считал, что из-за того, что Мо Жань раз за разом подвергался наказаниям, порицанию, нежные теплые чувства, зародившиеся между ними двумя, были забыты.
На самом деле это было не так. Все эти воспоминания всегда были заперты в душе Мо Жань.
Он видел это.
Чу Ваньнин увидел очень глубоко в сердце Мо Жань, подавленную цветком восьми страданий бытия, всю, что было глубокую привязанность и крепкую дружбу.
В то время Мо Жань еще был тем молодым, чистым юношей, и в его груди билось теплое здоровое сердце. В то время его только что обретенный отец-наставник стоял у окна с лакированным подоконником и взглянув на него с безразличным видом говорил:
- Мо Жань, подойди.
Когда он подошел, перед ним появились кисть, тушь, бумага и чернильный камень.
- Я слышал, как уважаемый глава говорил, что ты не умеешь писать свое второе* имя. Бери кисть, я научу тебя.
表字- это второе взрослое имя, отличное от настоящего имени, которое выражает добродетель, уравновешивает или поясняет значение настоящего имени.
И он учил его. Его голос был негромким, подобно тем цветам яблони на ветках за окном, которые начинают открываться в пустоте и уединении, поднимаясь над мирской суетой.
- Уважаемый глава дал тебе второе имя – Вэйюй. Оно противоположное по смыслу твоему имени*. Я напишу раз, а ты смотри внимательно.
*Напоминаю - первое у Мо Жань – это воспламенять, гореть, поджигать, и для того, чтобы уравновесить негативный смысл Сюэ Чжэнъюн дал имя Вэйюй – моросящий дождь.
И после этого кончик кисти отца-наставника упруго и энергично запорхал горизонтально, вертикальные извилистые линии, галочки. Молодой ученик бестолково пытался повторить это сбоку.
- Поставил лишнюю точку.
- На этот раз написал на одну меньше.
Два иероглифа переписывались пять раз. Вкривь и вкось аконец они были правильно написаны, однако они выглядели безобразной мазней, ужасно некрасивыми. Чу Вааньнин никогда не встречавший такого бестолкового воспитанника*, не удержавшись спросил с легкой досадой:
*徒儿 – ребенок-ученик
- ….это так сложно?
Не сложно.
Однако тогда Мо Жань не осмелился сказать ему, что на самом деле настоящая причина была в том, что опустив глаза, Чу Ваньнин выглядел так хорошо, что он был так жаден, что хотел этого еще и еще и намеренно писал на одну точку меньше, на один штрих больше.
Он обманывал, чтобы тот снова и снова учил его.
- О, это сложно.
Чу Ваньнин уставился на него:
- Смотри внимательнее, нельзя быть таким небрежным.
Мо Жань поджал губы пряча улыбку и от всей души страдая, он проговорил:
- Тогда учитель, напишите еще разок, поучите меня еще.
Ему действительно очень нравилось, как опускались раскосые фениксовые глаза, когда он наклонял голову.
Пока Чу Ваньнин держит его руку, уча писать, он мог, внимательно прислушавшись услышать, как распускаются яблоневые цветы за окном.
Вокруг платформы для исполнения казни был высокий магический барьер, глас небес вынес приговори и нет никого, кто может препятствовать этому.
Острие божественного непревзойденного кинжала крепче стали, оно повинуется мыслям хозяина. Выражение лица Му Яньли скучающие, словно она не слышит грубое частое дыхание Мо Жань, словно не видит безжизненно серое, как у покойника лицо, как у Мо Жань вздулись вены на висках, а с уголка рта капает кровь.
Она лишь выполняет приговор божественных непревзойденных весов.
На живую вырезает духовное ядро.
Кинжал втыкается прямо в сердце и быстро полосует плоть вдоль и поперек разыскивая фрагмент духовного ядра, затем, набрав силы подковыривает его кончиком и вытаскивает, сложно при этом не отрезать кусок плоти.
Она не обращает внимание на такие глупости, она берет этот окровавленный кусок плоти с блестящим в нем осколком и бросает на серебряное блюдо, который сбоку от нее держит стражник.
Тут же подходит целительница, закрывает порез, останавливает льющуюся кровь и судороги сердца, они не могут дать ему умереть сейчас.
Приговор божественных весов только вырезать духовное ядро, поэтому Цитадель Тяньинь заботиться и спасает его, чтобы по крайней мере он не умер на помосте, он не должен умереть в процессе.
Они оставляют его в сознании, чтобы понять, не стоит ли он от боли на краю смерти, а то этого не понять, будь он в забытьи. И поэтому Мо Жань смотрит, как снова и снова вскрывают его сердце, ищут обломки и снова временно сдерживают, заживляют.
Раз за разом, снова и снова.
Сюэ Мэн уже полностью разбит, он громко воет, закрыв лицо руками, слезы текут ручьем.
- Брат….
Было так больно, что его сознание его души помутилось, связки и сухожилия вздулись.
Однако, в итоге он чувствовал освобождение.
Каждый раз, как опускался нож Му Яньли, разрезая его сердце, выковыривал обломки, он ощущал, как постепенно уходят преступления его прошлой жизни, смывается кровь с его рук.
Неужели, когда боль кончится, он сможет получить прощение?
Когда выковыряют все обломки, все сразу сможет стать как прежде?
Но как это как прежде?
Если вернуться в тот день, когда он низко поклонился своему учителю, то он по-прежнему не настоящий молодой господин Пика Сышэн, его мама по-прежнему мертва от голода, а счастье всего лишь отражение луны в воде.
Если вернуться в детство, в сарай для дров, в те годы, когда лишь он и Дуань Ихань были опорой друг другу, то он боялся печального недоразумения, по которому он никогда не встретит Чу Ваньнина и это счастье было тоже глубоким сожалением.
Он, вороша прошлое, он, оказывается не мог в своих двух жизнях, в обоих человеческих жизнях найти той точки, от которой спокойно по настоящему можно было бы начать все сначала. Он не мог там найти ни одного по-настоящему беззаботного отрезка, где не было бы не печалей н забот, хоть день, где у него была одежда и пища, беззаботная жизнь, хотя бы один день.
В его обеих жизнях, сорок с небольшим лет, не было ни одного спокойного и мирного вечера.
Кинжал Му Яньли был по-прежнему глубоко воткнут в его плоть, верша справедливость.
И он понимал, что его изначальную душу, его сущность, отвратительную, уродливую измазанную гехами и преступлениями нельзя пощадить и простить, законы неба, качнувшись вперед назад, в конце концов вынесли приговор.
Однако, в этот момент он ощущал немного скорбной тоски.
Он хотел маму, учителя, младшего брата, он хотел дядю и тетю, он просто хотел семью.
Но, вероятно он и в самом деле слишком жадный и хочет слишком много.
Поэтому под конец у него нет ничего.
Он знал заранее, что благосклонность судьбы, та передышка и утешение, это все было фальшивым, ненастоящим, непосильная для него корзина с водой, песок между ладоней.
Он потратил все, что у него было, чтобы возместить ущерб, но не смог ничего получить.
Он стоит у длинной реки человеческой жизни держа в руках крохотную, мокрую корзинку. Он приседает на корточки, а корзинка пуста, в оцепенении он бездумно вглядывается в нахлынувший речной прилив и время утекает как вода.
На самом деле, с самого начала у него и была только эта маленькая сломанная плетеная корзинка, которую он держал.
И утекающие сквозь прутья грезы.
275. Цитадель Тяньинь. Верность* разбитая вдребезги.
*丹心 (Даньсин) как главный зал Пика Сышэн
Он увидел маленького Мо Жань, который светло и ярко улыбался маме, а Дуань Ихань, обхватив его лицо, говорила:
- Нужно платить добром за добро и не недо быть злопамятным.
Он увидел Мо Жань, который держал коробку со сладостями, которые дал ему Сюэ Мэн. Как он осторожно откусывает и ест их, не желая уронить, потратить ни крошки.
Он увидел Мо Жань, стоящего перед винной лавкой в Учан в одежде, только что принятого в ученики новичка. Как он почтительно двумя руками передает хозяину серебряные монеты и улыбаясь немного смущенно с надеждой, говорит:
- Я хочу кувшин лучшего Лихуабай*, не могли бы вы принести лучший кувшин с ним? Я хочу подарить его моему учителю, на пробу.
*Белые Цветы Груши
Все эти воспоминания всплыли одно за другим.
В душе Мо Жань это было все самое теплое, самое чистое и прекрасное, вот таким образом оно, словно в фонаре скачущих лошадей* переливалось всеми цветами и сияло.
* фонарь, украшенный каруселью бумажных лошадок, которая крутиться из теплого воздуха от свечи внутри.
На этих кадрах Мо Жань всегда улыбался, начиная от первых лет жизни в крайней нужде, до юношеских лет, когда был подсажен цветок восьми страданий бытия. Однако, этих воспоминаний было совсем не много, во всей жизни Мо Жань по-настоящему чистых, светлых периодов и правда было очень мало, дни, когда он мог от души, весело смеяться, можно было пересчитать по пальцам.
Чу Ваньнин смотрел на все эти быстро мелькавшие перед ним события.
А потом все вдруг успокоилось
По сколько души двух этих людей и правда были связаны очень долго, поэтому он мог отчетливо ощущать, что перед тем, как был посажен цветок восьми страданий бытия, оказывается, он нравился Мо Жаню. Он почитал его, льнул к нему, был горячо привязан даже несмотря на то, что Чу Ваньнин не любил улыбаться во время обучения, вплоть до того, что был даже несколько суров и придирчив.
Тогда это была любовь, он хорошо это ощущал, а еще тепло.
Он чувствовал, что этот на вид холодный как лед Учитель, на самом деле внутри, в душе, очень хороший человек.
Оказывается, Мо Жань полюбил его … так рано и сразу так пылко, так невинно. Он действительно чересчур нравился ему.
Перед глазами продолжали всплывать воспоминания Мо Жань и Чу Ваньнин последовал за ними, они были овеяны легким ветерком поздней ночи. Этой ночью на Пике Сышэн в помещении для учеников горел всего один сиротливый светильник. Мо Жань сидел с краю за столом, напротив него лежал развернутый свиток. Внимательно и сосредоточено он приступил к вышиванию на белом квадрате платка.
Только вот сделав всего несколько стежков, он неуклюже проткнул иглой палец и капли крови испачкали ткань.
Мо Жань распахнул глаза, он выглядел очень удрученным, со вздохом проговорив:
- Это так трудно.
Белый платок присоединился к кучке, откинутых в сторону.
С другой стороны, он взял новый и снова начал шить.
Все ночи напролет не гас светильник, было выкинуто бесчисленное количество платков, пока руки не стали более искусными. Медленно, потихоньку распускались бледно красные лепестки, один, два… пять лепестков.
Каждый лепесток был кропотливо вышит, каждый лепесток был вышит от всего сердца.
Юноша неловко, неуклюже расшивал белый платок, один укол, один стежок, распускалась неувядающая весь год яблоня.
Когда он посмотрел на этот платок в его глазах горел какой-то свет.
Вышивка была на самом деле очень некрасивой, в основном узоре было много неровных, кривых мест, сразу было видно, что она выполнена неопытной рукой новичка, однако Мо Жань был не в силах сдержать радости. С воодушевлением он осмотрел платок с одного края до другого и подбросил его вверх. Нежный платок спланировал ему на физиономию.
Полностью накрыл его лицо.
Он рассмеялся под платком и подул из-под него. Тонкий край загнулся, обнажив ласковый взгляд юноши. Взгляд, словно блики на воде.
- Подарю моему Учителю. Ему это точно может понравится.
Все, что было в его сердце – это тепло, оно было невыносимо для ядовитого цветка, поэтому он и пожрал это тепло.
- Каждый раз, когда он будет пользоваться платком, он будет думать обо мне.
Мо Жань свернул платок и спрятал за пазухой. Бесчисленное количество раз мысленно представляя, как Чу Ваньнин будет хвалить его, его довольное лицо, он только чувствовал весеннюю счастье*, не в силах сдерживать свое воодушевление. В ту же ночь он, преисполненный радости побежал в то место, где отдыхал Чу Ваньнин. Он нашел его бесстрастно стоявшим на берегу пруда.
*草长莺飞- высокие травы, полет иволги – счастливый весенний пейзаж возрождения жизни, приход весны. Так же упоминание иволги часто встречается в идиомах о любви, дружбе, что то очень радостное и весеннее.
- Учитель!
Он радостно подбежал, его лицо сияло.
Удивленный Чу Ваньнин повернул голову:
- Почему ты пришел?
- Я… апхи..!
Погода была довольно холодной, он слишком торопился и не надел теплый плащ. Поэтому не договорив, юноша чихнул.
- … почему ты так спешил, что даже забыл как следует одеться?
Мо Жань вытер нос и оскалился в улыбке:
- Я не мог ждать, у меня есть одна вещь, я не мог заснуть пока не отдам это Учителю.
- Какая вещь?
- Дар Учителю, как знак поклонения наставнику. – с этими словами он нащупал бережно сложенный платок за пазухой и достал его. Но когда он собирался передать его, Мо Жань вдруг охватила робость, его щеки неожиданно покраснели, - Ну, на самом деле… на самом деле он не стоит и нескольких медяков. Он не очень хороший.
Мямля это, он комкал и расправлял платок, в итоге он спрятал его за спину, носком ботинка ковыряя землю.
- ……
- Ты что-то купил?
Уши юноши совсем покраснели, застеснявшись он проговорил:
- Не купил, у меня нет денег….
Чу Ваньнин замер.
- Ты сделал сам?
Мо Жань наклонил голову. Ресницы прикрыли взгляд, словно облака небо и он тихо пробормотал:
- Ага.
И прежде, чем Чу Ваньнин ответил, он опять торопливо заговорил:
- Ладно, не надо, он некрасивый, очень уродливый! – он повторил это и все же почувствовав, что этого мало, набравшись смелости, снова посмотрел на Чу Ваньнина и с силой добавил, - Ужасно уродливый.
Чу Ваньнин до сих пор помнил свои чувства, которые он испытал тогда. Это было изумление и восторг.
Он никогда не получал в подарок что-то сделанное руками самого дарителя.
Но ему было неловко это продемонстрировать, неловко улыбнуться, ему ничего не оставалось, как напрячься и сделать выражение лица еще более серьезным. Больше всего он боялся, что этот только что пришедший в школу молодой ученик разглядит просочившуюся в его сердце и увлажнившую его сладкую свежесть.
Легко откашлявшись, он рассудительно проговорил:
- Тогда, раз уж это сделано, как бы это ни было некрасиво, я должен на это посмотреть, верно?
В итоге Мо Жань все же вытащил этот платок, он хотел подать его двумя руками, но понял, что его уже столько раз комкали, что платок теперь весь мятый и он суетливо попытался его расправить.
Когда его лицо уже горело, как в лихорадке, вытянулась рука с тонкими длинными пальцами и забрала этот скомканный платок, создавший ему столько трудностей.
Все смятение тут же отступило*.
*偃旗息鼓 – свернуть знамена, перестать бить в барабаны – означает отступить, бить отбой, свернуть работу.
У Мо Жаня невольно глупо вырвалось:
- Аааа… Учитель, это действительно уродливо….
В то время Мо Жань еще не вызывал в Чу Ваньнине ответных чувств, тот только сохранил в памяти два черных блестящих глаза. Такие влажные, красивые подобные цветам под благодатным дождем.
Чувства порой возникают так стремительно, похожие на раскат грома и вспышку молнии, а иногда медленно, подобно каплям воды, что точат камень.
С Чу Ваньнином было второе, он был глубоко в душе тронут добротой этого молодого человека и тогда один взгляд и улыбка, в итоге привели к прорыву. *
* 却足 нога наперекор– что-то типа рывок, второе дыхание.
Он вдруг очнулся в испуге, эта нежность и мягкость затянули его в трясину и он завяз там. С этого момента ему было уже тяжело выбраться.
- Это носовой платок?
- Ммм… ага, да.
Белый шелковый* квадрат, с края вышит цветок яблони, стежки были выполнены усердно и прочными, немного неуклюжие, и немного милые.
*天蚕丝 (шелк из дикого шелкопряда) скорее всего это Туссар
Комок сердца Чу Ваньнина похожий на большую уединённую долину, внезапно дрогнул и в ущелье заструилась родниковая вода, в этом источнике плавали опавшие лепестки. Он смотрел на этот шёлковый квадрат очень долго и нисколько не представлял, что нужно сказать.
Он и вправду в первый раз получил такое подношение.
Даритель, отметив, что одаренный не произнес ни слова и посчитал, что все ж ему не понравилось. Заикаясь и запинаясь он принялся объяснять:
- Я, я вышивал это по схеме рисунка в книжке, на самом деле, ик… на самом деле такого вида платки продаются, и они не дорогие. И вышивка тоже… тоже намного красивее по сравнению с моей.
В итоге, он совершенно разнервничался и хотел забрать обратно платок. Но Чу Ваньнин на шаг опередил его. Невозмутимо сложив паток, сунул его за пазуху.
- Как неподобающе. Можно ли преподнести дар наставнику и потребовать его обратно?
Мятый платок, в придачу с теплом тела Мо Жань был действительно очень уродлив, в Учане такой же можно купить меньше, чем за десять медяков.
Но Чу Ваньнин посчитал его драгоценным и не хотел отдавать.
Тогда в этой жизни это был первый подарок Мо Жаня Чу Ваньнину. После ядовитого заклятья этот кусочек воспоминаний и этот квадратик платка, все это Мо Вэйюй забыл.
А Чу Ваньнин, стеснительный и косноязычный, тоже после этого никогда не напоминал ему об этом. А заметив, что Мо Жань все больше и больше увлекается Ши Мэй, так преданно крутиться вокруг него, осыпая его подарками*он становился все молчаливее и не хотел, чтобы Мо Жань и вовсем хоть раз заметил этот квадратный лоскут платка.
* 没有一百也有八十 не сто, а 80 вещей
Конечно, это же была милостыня, которую сам Мо Жань добровольно ему подарил, и он ей очень дорожил*
*敝帚自珍- хранить старую метлу потому что она твоя – держаться за старое, беречь, не выбрасывать.
Он вспомнил…
Слияние двух душ принесло с собой больше прошлых событий. И все эти происшествия, одно за другим, обо всем медленно вспоминал Чу Ваньнин.
Он встал, более злой, чем когда-либо более торопливый, печальный и страдающий….
Его руки тряслись. Он, наконец все понял, всю истинную картину, понял все происходившее с самого начала.
На самом деле он был не только несправедливо обижен в детстве.
И дело не только в том, что его обольстил Ши Мэй.
Это было намного глубже.
Однако все эти воспоминания были подавлены тайным заклинанием Ши Мэй, двадцать лет, обе жизни, оказывается никто не знал как все выглядело с самого начала.
По сей день.
Действительность, истина….
Только это окончательная правда!
На горе Цзяо не осталось никого, Чу Ванина больше ничего не волновало, он как сумасшедший помчался к подножью горы и достигнув ближайшей деревни бросился расспрашивать, где сейчас находиться Мо Жань.
- Тот мастер Мо? – грубо проговорил деревенский житель, не зная ничего о статусе Чу Ваньнина, - Какой мастер, что за ерунда, он двуличный зверь.
Двуличный, зверь….
Преступник…
Тиран.
Перед глазами кружилось, все быстрее обе жизни, оскалившийся в ухмылке свирепый Тасянь Цзюнь из прошлой жизни сменялся на Мо Вэйюй из этой жизни, улыбающийся, с опущенными глазами.
Это не так.
Правда другая.
- Где он? – спросил побледневший Чу Ваньнин.
- Да в Цитадели Тяньинь. – ответил крестьянин. – От верхней до нижней границы мира культивации кому ж неизвестно, что этот человек преступник и его преступления вздымаются до небес. Сегодня собираются выскрести его духовное ядро, чтобы он получил наконец должное наказание!
Словно камнепад обрушился со скалы, сотрясая череп.
- В каком часу будет казнь?! – Чу Ваньнин спросил так торопливо., его финиксовые глаза так ярко сверкнули, что крестьянин перепугался.
- Счас припомню, не помню точно, как будто … с одиннадцати до часа?
В полдень…в полдень… он посмотрел на тень на солнечных часах в стороне и тут же изменился в лице!
Талисман для вызова дракона был извлечен мгновенно, и он явился в центре урагана. Чу Ваньнин громким голосом приказал бумажному дракону тут же мчаться с ним быстрее ветра. Бумажный дракон сначала хотел поприпираться со своим хозяином и почесать языком, но в испуге заметил слезы в глазах Чу Ваньнина.
Маленький бумажный дракон был потрясен:
-… что с тобой случилось?
- Помоги мне.
Он никогда не видел Чу Ваньнина в таком виде, он, кто бы мог подумать, не представлял, что и делать, поэтому оставалось только сказать:
- Когда это этот почтеннейший отказывался тебе помочь, ай-яй-яй, не надо плакать.
Чу Ваньнин сцепил зубы от злости, однако его высокомерие его несгибаемая основа были лишь призрачными.
Подточенный как паразитом той, истинной картиной, его хребет был сломлен.
- Я не плачу, отвези меня в Цитадель Тяньинь, пока еще не слишком поздно!
- Почему ты хочешь лететь туда?
- Спасти человека. – он был не в состоянии подавить дрожь, конечно он не собирался рыдать, очевидно, что он никогда не хотел рыдать в голос, однако слезы в итоге все же потекли. Чу Ваньнин безжалостно вытирал и вытирал ярко красные глаза.
- Спасти одного невинно осужденного человека.
- …
- Если в этом мире кому-то и должны живьем выскрести духовное ядро, кто-то должен быть презираемый всеми, то это точно не он. – хрипло проговорил Чу Ваньнин. – Пусть обвинят меня вместо него.
Бумажный дракон больше ни о чем не спрашивал. Когда Чу Ваньнин сел на него, он превратился в огромного, достигающего небес дракона, рогами задевающего облака и с ревом взмыл в небеса. Он мчался, обгоняя ветер, его длинные* усы развевались, рассекая туман, он стремительно поднимался все выше сквозь влажную пелену облаков.
*тут написано стариковские усы, это скорее всего от того, что дракон у Чу Ваньнина раньше написан как 烛龙 ЧжУлун- светоносный дракон с туловищем змеи и головой человека, старик с усами, волосами и прочим. А тут то ли редактор подкачал, то ли еще что, но дракон в этой главе 纸龙 ЧжИлун – это именно бумажный дракон как на ярмарках, это реально означает – дракона из бумаги. Думаю, тут все же неотредактированная ошибка в китайском тексте.
Чу Ваньнин сидел между рогами дракона.
Мощные потоки ветра дули ему в лицо, на высоте было очень холодно и кровь застыла в его пальцах. Он смотрел вперед, всматривался в нагромождающиеся слои облаков*, на высящиеся горные цепи, на беспрерывно текущие потоки рек, на события в людском мире, такие же как и вчера, мелькавшие внизу.
*так же обозначает неразбериха в мыслях
В действительности, в ту минуту, когда он окончательно очнулся, он обезумел, он одеревенел, превратился в разорванного в клочья калеку.
А сейчас, медленно приходя в себя, он полностью погрузился на дно этих страданий прошлых лет, пропитался ими. Он скрючивался на теле дракона, наклоняясь все больше и больше вперед и наконец уткнулся лицом в руки.
Ветер был очень сильным, он выл в его ушах.
Они собирались допрашивать Мо Жань, вскрыть его сердце, раздробить его духовное ядро…
Чудовищные злодеяния. Преступления, заслуживающие высшей кары.
Это не так.
Ветер был такой сильный, достаточно сильный, чтобы скрыть все человеческие горести и радости, скорби и печали.
Небо высоко, облака необъятны, Чу Ваньнин наконец в этом порыве ветра разразился рыданиями, захлебываясь от слез. В этих двух эфемерных жизнях…. Что Тасянь Цзюнь, что мастер Мо…
На самом деле они не были такими.
Фраза Мо Жань была правдой.
С того поклона у башни Тунтянь, с самого начала, все было ошибкой.
Солнце остановилось в зените, водяные часы сдвинулись на одну отметку. Служительница ударила в колокол и высоким голосом прокричала:
- Час Уши*
* с 11:00 до 13:00 (час коня)
Взметнулась вспугнутая сутора*.
* толстоклювые синицы
- Да свершиться наказание!
Его подняли на раму для казни, связали вервием бессмертных, сняли верхнее одеяние и широко распахнули полы нижнего пао.
Му Яньли с холодным как лед выражением на лице, держала в руках свое божественное непревзойденное оружие – стилет, медленно шагнула вперед и остановилась перед Мо Жань.
- Сейчас господин будет подвергнут наказанию. Надеюсь, господин раскается в содеянном.
С ее губ слетали слова старого ритуального напева Цитадели Тяньинь.
«Глас небес необъятен, он не может быть подвержен корысти,
*буквально - Тяньинь
Человек небесного голоса не может быть подвержен эмоциям,
Глас небес необъятен, не может быть поруган.
Глас небес имеет сочувствие в соответствии с почитанием всего сущего.»
Во взгляде, который она бросила на Мо Жань, читалось прощание.
После этого она вытащила клинок из ножен, во все стороны брызнули искры, раздалось мерное гудение и золотые перья*разошлись в стороны. Сияние стилета отражалось в ее глазах, в которых не было ни капли эмоций.
*лопасти?
Внизу кто-то закрыл глаза, кто-то вытянул шею, кто-то тяжело вздохнул с закрытыми глазами, кто-то захлопал от радости.
Все мы разные, только и всего.
- Итак, небесная кара – вырезание духовного ядра.
Рука поднялась. Клинок опустился. Брызнула кровь.
Мертвая тишина.
Вслед за этим на трибуне кто-то, не выдержав, закричал, голосом сотрясая небеса:
- Брат…!!!
Ярко алая кровь, горячая как кипяток, потекла, когда непревзойденное оружие вонзилось ему в грудь. Мо Жань смотрел, распахнутыми глазами, вначале он не почувствовал ничего, в оцепенении опустив голову, он смотрел, на окровавленную плоть своего сердца.
Его губы шевельнулись, и резкая боль смела его как взрывом фейерверка, перед глазами смешались и бурно закипели свет и тень.
- Кха-кха!!
Кровь полилась изо рта, закапала кап-кап, поплыл металлический запах крови.
Небо и земля расплывались, превращаясь в холодное алое море.
Но это было неправильно. Все было ошибкой.
Чу Ваньнин летел, управляя драконом, они были все ближе.
Когда-то он считал, что Мо Жань бесстрастный, безразличный, он играл, забавлялся людьми, конечно это было из-за досады, потому что в его сердце возникла вражда.
Когда-то он считал, что из-за того, что Мо Жань раз за разом подвергался наказаниям, порицанию, нежные теплые чувства, зародившиеся между ними двумя, были забыты.
На самом деле это было не так. Все эти воспоминания всегда были заперты в душе Мо Жань.
Он видел это.
Чу Ваньнин увидел очень глубоко в сердце Мо Жань, подавленную цветком восьми страданий бытия, всю, что было глубокую привязанность и крепкую дружбу.
В то время Мо Жань еще был тем молодым, чистым юношей, и в его груди билось теплое здоровое сердце. В то время его только что обретенный отец-наставник стоял у окна с лакированным подоконником и взглянув на него с безразличным видом говорил:
- Мо Жань, подойди.
Когда он подошел, перед ним появились кисть, тушь, бумага и чернильный камень.
- Я слышал, как уважаемый глава говорил, что ты не умеешь писать свое второе* имя. Бери кисть, я научу тебя.
表字- это второе взрослое имя, отличное от настоящего имени, которое выражает добродетель, уравновешивает или поясняет значение настоящего имени.
И он учил его. Его голос был негромким, подобно тем цветам яблони на ветках за окном, которые начинают открываться в пустоте и уединении, поднимаясь над мирской суетой.
- Уважаемый глава дал тебе второе имя – Вэйюй. Оно противоположное по смыслу твоему имени*. Я напишу раз, а ты смотри внимательно.
*Напоминаю - первое у Мо Жань – это воспламенять, гореть, поджигать, и для того, чтобы уравновесить негативный смысл Сюэ Чжэнъюн дал имя Вэйюй – моросящий дождь.
И после этого кончик кисти отца-наставника упруго и энергично запорхал горизонтально, вертикальные извилистые линии, галочки. Молодой ученик бестолково пытался повторить это сбоку.
- Поставил лишнюю точку.
- На этот раз написал на одну меньше.
Два иероглифа переписывались пять раз. Вкривь и вкось аконец они были правильно написаны, однако они выглядели безобразной мазней, ужасно некрасивыми. Чу Вааньнин никогда не встречавший такого бестолкового воспитанника*, не удержавшись спросил с легкой досадой:
*徒儿 – ребенок-ученик
- ….это так сложно?
Не сложно.
Однако тогда Мо Жань не осмелился сказать ему, что на самом деле настоящая причина была в том, что опустив глаза, Чу Ваньнин выглядел так хорошо, что он был так жаден, что хотел этого еще и еще и намеренно писал на одну точку меньше, на один штрих больше.
Он обманывал, чтобы тот снова и снова учил его.
- О, это сложно.
Чу Ваньнин уставился на него:
- Смотри внимательнее, нельзя быть таким небрежным.
Мо Жань поджал губы пряча улыбку и от всей души страдая, он проговорил:
- Тогда учитель, напишите еще разок, поучите меня еще.
Ему действительно очень нравилось, как опускались раскосые фениксовые глаза, когда он наклонял голову.
Пока Чу Ваньнин держит его руку, уча писать, он мог, внимательно прислушавшись услышать, как распускаются яблоневые цветы за окном.
Вокруг платформы для исполнения казни был высокий магический барьер, глас небес вынес приговори и нет никого, кто может препятствовать этому.
Острие божественного непревзойденного кинжала крепче стали, оно повинуется мыслям хозяина. Выражение лица Му Яньли скучающие, словно она не слышит грубое частое дыхание Мо Жань, словно не видит безжизненно серое, как у покойника лицо, как у Мо Жань вздулись вены на висках, а с уголка рта капает кровь.
Она лишь выполняет приговор божественных непревзойденных весов.
На живую вырезает духовное ядро.
Кинжал втыкается прямо в сердце и быстро полосует плоть вдоль и поперек разыскивая фрагмент духовного ядра, затем, набрав силы подковыривает его кончиком и вытаскивает, сложно при этом не отрезать кусок плоти.
Она не обращает внимание на такие глупости, она берет этот окровавленный кусок плоти с блестящим в нем осколком и бросает на серебряное блюдо, который сбоку от нее держит стражник.
Тут же подходит целительница, закрывает порез, останавливает льющуюся кровь и судороги сердца, они не могут дать ему умереть сейчас.
Приговор божественных весов только вырезать духовное ядро, поэтому Цитадель Тяньинь заботиться и спасает его, чтобы по крайней мере он не умер на помосте, он не должен умереть в процессе.
Они оставляют его в сознании, чтобы понять, не стоит ли он от боли на краю смерти, а то этого не понять, будь он в забытьи. И поэтому Мо Жань смотрит, как снова и снова вскрывают его сердце, ищут обломки и снова временно сдерживают, заживляют.
Раз за разом, снова и снова.
Сюэ Мэн уже полностью разбит, он громко воет, закрыв лицо руками, слезы текут ручьем.
- Брат….
Было так больно, что его сознание его души помутилось, связки и сухожилия вздулись.
Однако, в итоге он чувствовал освобождение.
Каждый раз, как опускался нож Му Яньли, разрезая его сердце, выковыривал обломки, он ощущал, как постепенно уходят преступления его прошлой жизни, смывается кровь с его рук.
Неужели, когда боль кончится, он сможет получить прощение?
Когда выковыряют все обломки, все сразу сможет стать как прежде?
Но как это как прежде?
Если вернуться в тот день, когда он низко поклонился своему учителю, то он по-прежнему не настоящий молодой господин Пика Сышэн, его мама по-прежнему мертва от голода, а счастье всего лишь отражение луны в воде.
Если вернуться в детство, в сарай для дров, в те годы, когда лишь он и Дуань Ихань были опорой друг другу, то он боялся печального недоразумения, по которому он никогда не встретит Чу Ваньнина и это счастье было тоже глубоким сожалением.
Он, вороша прошлое, он, оказывается не мог в своих двух жизнях, в обоих человеческих жизнях найти той точки, от которой спокойно по настоящему можно было бы начать все сначала. Он не мог там найти ни одного по-настоящему беззаботного отрезка, где не было бы не печалей н забот, хоть день, где у него была одежда и пища, беззаботная жизнь, хотя бы один день.
В его обеих жизнях, сорок с небольшим лет, не было ни одного спокойного и мирного вечера.
Кинжал Му Яньли был по-прежнему глубоко воткнут в его плоть, верша справедливость.
И он понимал, что его изначальную душу, его сущность, отвратительную, уродливую измазанную гехами и преступлениями нельзя пощадить и простить, законы неба, качнувшись вперед назад, в конце концов вынесли приговор.
Однако, в этот момент он ощущал немного скорбной тоски.
Он хотел маму, учителя, младшего брата, он хотел дядю и тетю, он просто хотел семью.
Но, вероятно он и в самом деле слишком жадный и хочет слишком много.
Поэтому под конец у него нет ничего.
Он знал заранее, что благосклонность судьбы, та передышка и утешение, это все было фальшивым, ненастоящим, непосильная для него корзина с водой, песок между ладоней.
Он потратил все, что у него было, чтобы возместить ущерб, но не смог ничего получить.
Он стоит у длинной реки человеческой жизни держа в руках крохотную, мокрую корзинку. Он приседает на корточки, а корзинка пуста, в оцепенении он бездумно вглядывается в нахлынувший речной прилив и время утекает как вода.
На самом деле, с самого начала у него и была только эта маленькая сломанная плетеная корзинка, которую он держал.
И утекающие сквозь прутья грезы.