270. Цитадель Тяньинь. Приговор.

[Lapsa1]

Три дня прошли быстро. На рассвете третьего дня Ши Мэй стоял перед входом в тайную комнату.
Тасянь Цзюнь уже был полностью одет. На нем по-прежнему была одежда полностью черного цвета, включая доспехи, на тонкой талии был подвешен яркий серебристый футляр для тайного оружия, длинные стройные ноги, развернутые плечи, на руках перчатки в форме чешуи дракона, а запястья обвязаны множеством приспособлений для тайного оружия.
Он поднял глаза, его взгляд был холоден:
- Ты пришел.
- Давай, готовься, мы уходим в Цитадель Тяньинь.
- Незачем готовиться, пошли.
Ши Мэй смерил его взглядом:
- А Чу Ваньнин?
- Я накормил его лекарством, он спит.
Ши Мэй кивнул, но из предосторожности снова вошел в тайную комнату вместе с Тасянь Цзюнь и проверил пульс.
- Его энергии немного недостаточно, но за последнее время он почти полностью восстановился. Надо быть осторожными. – сказал Ши Мэй.
Тасянь Цзюнь, конечно, не боялся боевой мощи Чу Ваньнина. Он спросил о другом:
- А память?
Ши Мэй взглянул на него:
- Тоже восстановится.
- ……
Проигнорировав мрачное, недовольное выражение лица Тасянь Цзюнь, Ши Мэй встал и установил в тайной комнате опьяняющий заговор крепкого сна, чтобы Чу Ваньнин не смог внезапно проснуться и помешать его планам. И окончательно, когда они вышли из комнаты, на двери опустил еще одно сильное заклинание.
- Зачем ты наложил это заклинание? – нахмурился Тасянь Цзюнь, - На этой горе не может быть посторонних, Наньгун Лю всего лишь пацан* с разумом непослушного ребенка, он не способен войти туда и помочь ему.
*毛头 (волосы на голове) подразумевается распущенные волосы, не собранные в пучок и не заколотые гуань, которые могли носить маленькие дети до совершеннолетия. Поэтому мальчиков часто называли так
Ши Мэй, не меняясь в лице, тихо сказал:
- От домашнего вора не уберечься*
* то есть вор в семье, внутри группы, крыса по-нашему.
- Кого?
- Ты его не знаешь. – Ши Мэй вздохнул, - Он правда мой очень близкий человек. Не будем об этом, пошли.
И они вдвоем ушли.
В опустевшем холодном каменном помещении, остался лишь один Чу Ваньнин. Он по-прежнему был без сознания, и воспоминания двух жизней возвращаясь, окружали его.
Однако это не ограничилось тем, что предположил Ши Мэй, даже он этого не понял. Причина по которой Чу Ваньнин находился в таком неустойчивом состоянии так долго, была не только в том, что к нему еще не полностью вернулось божественное сознания и не полностью восстановились воспоминания, совсем не от этого он был в таком плохом состоянии, была еще одна очень важная причина…
Он должен был восстановить не только воспоминания, принадлежащие ему!
По сколько половина его души находилась в теле Мо Жань так долго, соответственно, душа Мо Жань была связана с ней постоянно и когда эта часть души возвратилась к нему, то вслед за ней потянулось и некоторые и воспоминания из глубины души Мо Жань.
В данный момент картины из этих воспоминаний окончательно вошли в его мозг. Он видел сон и ему снились разрозненные, невыносимо ужасные прошлые события.
До этого ему снилось как в безымянной могиле лежит замурзанный, грязный лохматый ребенок на разлагающемся трупе женщины и рыдает, весь в слезах и соплях, с мутными глазами полными слез.
- Мама…матушка… кто-то? Кто-нибудь.. закопайте меня тоже, похороните меня вместе с мамой ….
А потом ему снился терем Цзуйюй в Сянтань, Мо Жань весь в синяках с головы до ног, скукожившийся в собачьей клетке. Зимняя комната стояла золотая курительница* с ароматами борнеола. В этой ароматной мгле запертый в клетке ребенку не было что есть, не было, что пить, он даже не мог повернуться.
*金兽 (золотой зверь) – называют курительницу в виде животного.
Какой-то ребенок, примерно одного с ним возраста, растянув рот в усмешке, глумился над ним:
- И посмотри, на что ты сейчас похож, хотел быть героем? По-моему, ты просто смешон! Тьфу! В этой жизни ты просто клоун!
В него полетел плевок.
Маленький Мо Жань закрыл глаза.
Ресницы Чу Ваньнина дрожали.
Мо Жань…
А затем ему приснились яркие языки пламени, словно повешенные злые духи бродили и извивались наверху, пустившись в зловещий танец.
Повсюду рыдали, обгоревшие сваи разрушались и падали, кто-то громко визжал, валил густой дым.
Юный Мо Жань сидел посреди этого достигающего небес пожара с застывшим лицом и спокойными глазами. Он низко опустил голову. На его коленях лежал тесак, весь в пятнах крови а в руках он держал гроздь винограда, с которого неторопливо сдирал фиолетовую кожицу.
- Все кончено, мама.
Мо Жань выглядел очень спокойным.
- Но я не смогу больше увидеть тебя .. я убил людей, мои руки все в крови. Мама, после смерти я хочу отправиться в ад, мы больше не увидимся.
Мо Жань…Мо Жань…
Внезапно перед его глазами вспыхнул свет.
Нежное женское лицо с чуть раскосыми глазами.
Кто это был?
Чу Ваньнин заметил, что выражение лица этой женщины немного похоже на его собственное лицо, особенно сильно, когда, опустив голову, он чем-то по-настоящему занят.
Она сосредоточенно шила какую-то грубую одежду.
- Мама… - позвал детский голос, такой тонкий, как комариный писк.
Женщина, услышав голос, подняла голову и улыбнулась:
- Почему ты проснулся?
- Мне снился дурной сон… что в животике пусто…
Женщина отложила шитье и, раскинув руки, ласково улыбаясь проговорила:
- Опять дурной сон? Хорошо, не бойся, Жань -эр, иди, мама тебя обнимет.
Жань-эр… Мо Жань…
Глаза Чу Ваньнина были закрыты, непонятно почему на сердце стало так мучительно горько.
Слишком горько.
Просто глядя на него, казалось, что дни высохли и сморщились, день за днем, все ночь напролет, это невыносимо.
Мама…
Только сейчас, увидев облик матери Мо Жань, он вдруг понял, что в том голу у храма У Бэй, маленький Мо Жань мог инстинктивно схватить его за полу плаща и доверившись попросил его. Он понял, почему перед пагодой Тунтянь, этот юноша почему-то на общем собрании подошел именно к нему и так упрямо упрашивал взять его в ученики.
Подросток, светло улыбаясь, говорил:
- Потому что вы выглядите самым лучшим и самым нежным.
В то время все люди исподтишка смеялись над слепотой Мо Жань, они шутили, что Мо Жань подлизывается.
Все это было не так.
Совсем не так…
Он не был слеп и не подлизывался, дело было в том, что он не мог сказать правду, не мог заплакать и шуметь, не мог вытащить Чу Ваньнина и сказать:
- Господин бессмертный, когда ты опускаешь голову, по правде, ты немного похож на человека, который относился ко мне лучше всех в этом мире. Она уже умерла, можешь ли ты обратить на меня внимание, можешь ли заменить ее и взглянуть на меня еще раз, хоть одним глазком?
Я очень скучаю по ней.
Мо Жань ничего не мог сказать, он только и мог скрывать в душе огромную боль и горечь, скрывать подступающие слезы. Терпеть холодность и безразличие Чу Ваньнина. Бежать позади, притворяться спокойным, шутить, обманывая всех.
Никому не нужно знать, через что он прошел, ни с кем нельзя поделиться своей болью и страданиями.
Он только и мог, что ярко улыбаться под пагодой Тунтянь. Эта улыбка была слишком горячей, слишком жадной, украдкой скрывающей бесконечную тоску и именно это тогда так обожгло Чу Ваньнина.

Мо Жань открыл глаза.
Он уже был не на Пике Сышэн, а в очень тесной тюремной камере. Все стены были закопчёнными и покрыты грязью, а единственный луч света проникал из-под железной черной двери, где было отверстие для передачи еды.
Наверху в тюремной камере была выгравирован герб с изображением весов и он уже понимал в какой тюрьме он находится.
Первый в мире, справедливый и беспристрастный храм правосудия, единственный суд, независимый от десяти великих школ в мире культивации.
Цитадель Тяньинь.
Он лежал внутри, его горло горело, губы потрескались.
Вокруг было очень тихо. Так тихо, что в ушах сам по себе рождался звук подобный шуму ветра, можно было услышать сонное бормотание духов. Ему понадобилось много времени, чтобы заставить свое разрозненное сознание снова собраться…
На самом деле он чувствовал, что такой день должен настать еще в прошлой жизни, однако воля небес задержалась и проявила к нему великодушие, разрешив кое как протянуть две жизни, прежде чем в этой он заплатит за все свои грехи.
- Мо Жань, еда.
Он не знал, как давно тут лежит, все время было как в тумане.
Он слышал, что кто-то подошел и просунул ему миску с едой, масляная лепешка и чашка бульона.
Он не поднялся, чтобы взять это, тот охранник из Цитадель Тяньинь больше ничего не сказал. Тук-тук – раздался звук его быстро удаляющийся шагов.
Что с Чу Ваньнином?
Что с Пик Сышэн?
Что в итоге случилось с этими разрушенными пешками?
В полузабытьи от усталости он постоянно крутил в голове эти три вопроса, он думал об этом очень долго, прежде чем примириться со своей судьбой и понять, что никто не даст ему ответов на эти вопросы.
Теперь он заключенный.
Он сел прямо.
В груди время от времени накатывала боль, во всем теле не было и полкапли силы, от некогда бурлившей духовной энергии не было и следа. Прислонившись к стене, он замер…
Так вот что ощущаешь, когда разрывается духовное ядро.
Нельзя призвать непревзойдённое божественное оружие, нельзя воспользоваться заклинаниями, словно плывущая на полном ходу рыба Кунь* лишилась хвоста, словно устремившаяся в небеса птица Пэн, лишилась крыльев.
* мифические знаменитые животные из притчи, что заучивал Наньгун Сы.
Он свернулся калачиком в углу, его темные глаза безучастно смотрели вперед.
Мо Жань внезапно стало очень тяжело на душе, но горевал он совсем не от того, что это произошло с ним. Он подумал о Чу Ваньнине в прошлой жизни, круговорот кармы, он наконец на своей шкуре ощутил те муки, что испытывал Чу Ваньнин.
Тогда он очень хотел бы сказать Чу Ваньнину «прости меня».
Но опоздал.
Ничего невозможно вернуть назад.
Он оказался в камере с одной лепешкой и миской горячего бульона, который остыл и в конце заледенел. И только потом он начал это есть, он все съел и больше никто не приходил в его камеру.
Он опять стал тем Мо Жань из детства, закрытым в собачьей клетке, но на этот раз помещение было намного лучше собачьей клетки, действительно очень большое. Он мог в нем даже удобно лечь.
Он именно так и сделал, лег в этом мраке то засыпая, то просыпаясь, хотя, просыпаться или засыпать, это тут было не важно, было очень похоже, что в этой камере он уже отошел в мир иной.
Мо Жань как в полузабытьи размышлял, может он уже мертв?
Может, вся эта жизнь всего лишь прекрасный сон, приснившийся ему в те мгновения, когда он лежит в могиле под пагодой Тунтянь, пока его три души не рассыпались. Он смотрел как все его 32 года, вся его жизнь, подобно резвым скакунам пронеслись перед глазами, со всеми ее красками, радостью и гневом, скорбью и весельем и все это в итоге стало костьми в могиле.
Уголки его рта слегка приподнялись, на лице возникла легкая улыбка.
Он, в итоге подумал, что если все это произошло на самом деле, то лучше и быть не может.
Он очень устал, так долго шел, так долго боролся изо всех сил, что сейчас ему было все равно, впереди ад или мир людей, он хотел лишь отдохнуть.
В душе он был очень стар, фактически с момента гибели Чу Ваньнина он уже полностью разрушился и одряхлел. Таким образом, так много лет он жил, постоянно творя добро, исправлял ошибки, как будто искал лекарство, чтобы излечиться от этой дряхлости.
Но так и не смог его найти.
Он боролся так долго, так долго просил и умолял, непреклонно и бесстыдно, а теперь он устал бороться, устал просить. За свою жизнь он потерял мать, потерял наставника, потерял близкого друга, возлюбленного, потерял украденную семью, потерял фальшивое доброе имя.
А теперь он потерял и духовное ядро. Но его все равно привели в Цитадель Тяньинь, у него так и не было возможности избежать самого сурового осуждения всего мира культивации.
Он сам наконец выкинул все это из головы, он знал, что не может получить прощения.
Он, Мо Вэйюй, всего лишь безобразная, деформированная, разбитая гора и безбрежный зимний снег укрывал его открытые раны.
Но снег растаял.
И его мрак, и его безобразность сейчас уже негде спрятать.
Он не мог быть мастером Мо. С того момента, как он испачкался в крови первого невинного человека, на всю жизнь он мог называться только Тасянь Цзюнь – он сжег цитру и сварил на ее костре журавля*, он скрежетал зубами и пил кровь**, он отвратителен, он хуже зверя. Он заслуживает смерти.
*焚琴煮鹤- вандализм, метафора порчи красивых вещей по желанию
** 磨牙吮血 – кровожадность, зверство
Он умер и мир возрадовался.
Незвестно сколько дней он просидел запертым в этой камере, пока дверь распахнулась.
Вошли адепты Цитадели Тяньинь, в полном молчании они крепко связали его вервием бессмертных, а после, став слева и справа, подняли его и вывели наружу.
Они вели его в непроглядной тьме по длинному проходу.
- Как они? – хрипло в полузабытьи проговорил Мо Жань, это были его первые слова за все эти дни.
Но никто не обратил на это внимания.
Его скрутили и довели до выхода. От внезапно возникшего дневного света, Мо Жань, подобно давно уже ослепшему с обломанными когтями дракону, который свернувшись, слишком долго провел в полной темноте, на таком режущем глаза ярком свете выглядел измученным и тревожным. Не в силах сразу приспособиться к такому внезапному сиянию, он хотел прикрыть глаза, но его руки были связаны за спиной и тогда он только и мог, что опустить голову, из-под густых черных ресниц выступили слезы….
Его глаза были ослеплены, он был оглушен, он не понимал, где находится, только лишь обоняние осталось ясным.
Он почувствовал ветер, запахи людского моря, аромат трав и деревьев. Внезапно, его толкнули и он, замявшись, пошел вперед.
Очень медленно его уши привыкли к шуму.
Он услышал, как разговаривают очень много людей, их переговоры-перешептывания, собираясь вместе, напоминали шум прилива большой реки. Прилив смывал всю грязь и ил, однако в приливе мог и утонуть человек.
Мо Жань почувствовал, что задыхается.
Он был очень слаб.
Сейчас он был на столько слаб, на сколько это вообще возможно.
- Опуститься на колени.
Сопровождающий охранник толкнул его, и он опустился на колени. Солнечные лучи высоко в небе сияли ослепительно ярко, освещая его изможденное, увядшее лицо.
Даже и подумать нельзя было, что снаружи сегодня такой погожий день.
- Это тот самый мастер Мо…
- Я никогда и подумать не мог, что придет такой день, когда увижу его на судебном разбирательстве в Цитадели Тяньинь. Увы, вот уж воистину, как говориться, чужая душа – потемки.
В ушах гудело, глаза Мо Жань постепенно смогли что-то рассмотреть, но все еще очень размыто, нечетко, он только и мог, что сквозь густую сень ресниц полуприкрытым взглядом наконец рассмотреть все, что перед ним…
В памяти всплыл тот открытый судебный процесс в Цитадели Тяньинь.
Тот суд, что он видел в молодости вместе с Сюэ Чженъюном и Сюэ Мэн.
Однако сейчас он не был зрителем, а тем подсудимым, к кому были прикованы все взгляды.
Поток людей в зрительном зале подобно карасям теснился по течению. Эти прибывшие в Цитадель Тяньинь простые люди со всех глазели на допрос, весь мир культивации был здесь. Он не мог четко разглядеть их лиц, не мог увидеть, какие выражения на их лицах, только лишь ощущал, что они сдвинув головы все вместе перешептывались словно поднимающиеся и опускающиеся волны на пшеничном поле.
А потом он поднял голову и взглянул вдаль.
Там где с четырех сторон возвышались террасы, там сидели порознь гости разных школ .
Изумрудного цвета – ферма Битань, кирпично красный – дворец Хохуан, желтый – храм У Бэй…. А потом его сердце неожиданно сжалось, так странно, он все еще мог чувствовать боль.
Он увидел тот, так хорошо знакомый серебристо синий, полная трибуна, самая спокойная из всех, и самая многочисленная.
Пик Сышэн.
Он моргал и жмурился. Не обращая внимание на резь в глазах, изо всех сил уставившись в том направлении. Но, так и не видел, не видел где Сюэ Чженъюн, не мог рассмотреть, есть ли там Сюэ Мэн, кто из них Таньлан, а кто старейшина Сюаньцзи, он не мог найти госпожу Ван.
Наконец суд начался, а он все еще по-прежнему высматривал тех людей, о которых очень беспокоился.
- Мо Жань с Пика Сышэн, потомок владыки девятого города школы Жуфэн, незаконнорожденный сын Наньгун Янь…. - На высокой платформе четко и громко перечисляла Му Яньли с помощью магической техники усилив голос, и звук ее голоса останавливал облака, - …допрос будет проведен по всей строгости, не допуская заблуждений, судебных ошибок…
Мо Жань не слышал ее слов.
Такой ясный и резкий звук голоса, для человека так давно находившегося в заключении был слишком пронзительным и резал уши.
Му Яньли размеренно и спокойно говорила примерно десять минут*. Носящиеся по ветру обрывки речи все же доносились до ушей Мо Жань, «жизнью заплатить за убийства», «коварные планы», «культивирование запретных практик» и прочие подобные цветистые фразы.
* 一盏茶的功夫 - одна чашка чая это примерно 10 минут, в чашке чая 2 ароматические палочки, по 5 минут.
В конце он расслышал, как она произнесла:
- Устранение опасного преступника и восстановление справедливости — это предназначение и обязанность Цитадели Тяньинь.
Когда Му Яньли закончила свою речь, сбоку подошел адепт Цитадели Тяньинь и встал напротив Мо Жань заслонив ослепляющий солнечный свет, он накрыл его черной тенью.
- Открой рот.
- ….
Увидев, что Мо Жань не реагирует, он, цокнув, грубо схватил его за подбородок и влил ему в рот из пузырька горько соленое снадобье.
- Кха, кха, кха…
Мо Жань закашлялся, он уже очень много дне ничего не ел и его желудок, едва встретившись с таким резким кислым вкусом, свело судорогой. Казалось, что его вот-вот вырвет.
Этот человек грубо сжал его горло, не позволяя пошевелиться и вынуждая полностью проглотить это снадобье. Ледяная жидкость словно змея заползла ему в живот, переворачивая там все, собираясь разорвать и вытащить все его внутренности.
В лице Мо Жань не было ни кровинки, его тошнило, действительно тошнило.
Но он не издал ни звука, не склонился, моля о пощаде, вплоть до того, что не соглашался проронить ни слезинки из глаз. Он прожил полжизни в незавидном положении, слишком ничтожной жизнью, но это не значило, что у него не было достоинства.
Когда микстура была проглочена, мужчина отпустил его, и он смог вздохнуть.
Крылья опустились и его слабость полностью проявилась.
Однако в нем все еще была предсмертная свирепость одинокого орла.
Человек Цитадели Тяньинь по обычаю начал разъяснять всем собравшимся…
- Это вода признания в грехах.
Мо Жань, опустив взгляд чуть усмехнулся посеревшими губами.
Вода признания в грехах.. ха, вода признания в грехах, как он мог этого не знать?
Такое снадобье невинный человек никогда не должен был пить, а только лишь осужденный Цитаделью Тяньинь преступник. Только выпив подобный отвар его сознание сразу затуманивалось, и он полностью выложит все свои преступления, все ошибки за всю жизнь.
Когда адепт Цитадели Тяньинь закончил всем разъяснять, он вернулся и чуть коснулся губ Мо Жань, применяя технику усиления звука, чтобы абсолютно все могли слышать его слова.
Мо Жань нахмурился и закрыл глаза. В желудке словно проворачивали нож.
Он терпел, но от того, что пытался сдержаться, он очень устал, все тело дрожало так, что звенели кандалы на руках и ногах. Его лицо побледнело, глаза закатились, он упал на помост корчась в судорогах.. дергаясь и содрогаясь…
Он по-прежнему был в сознании, однако, это сознание то прояснялось, то мутилось. Он израсходовал всю свою волю на борьбу с действием микстуры, однако так и не смог противостоять ей…
- Я … много убивал. – в конце концов хрипло проговорил он, зажмурив глаза от боли.
Его неровный голос запинался на каждом слове.
Толпа людей притихла, все глаза были устремлены только на человека на помосте.
Му Яньли со своей высокой платформ презрительно взглянула на него.
- Много убивал- это сколько людей?
- …слишком много… я не помню..
Люди, стоящие внизу изменились в лице.
- Когда ты первый раз убил человека, сколько тебе было лет?
- Пятнадцать.
- Ты убил культиватора или обычного человека?
- Обычного.
- Ты убил из мести или чтобы спасти свою жизнь?
- И то и другое.
Пока один человек спрашивал другого, зрители, среди которых было очень много тех, что пришли только поглазеть, тех, кто прежде ничего не знали об этом деле, едва услышав, что Мо Жань из мести в пятнадцать лет убил человека, да к тому же, убивал потом так много, что не помнит точного количества, были напуганы и разгневанны.
- Надо же, этот прославленный мастер Мо, не моргнув глазом пускал кровь, монстр!
- Как же страшно….этот человек действительно, чересчур опасный.
- В пятнадцать лет я не осмеливался убить даже курицу, а он уже начал убивать людей! Действительно, вырожденец…
Му Яньли, словно не слыша, холодно сказала:
- Продолжай излагать о своих преступлениях.
- Я… - от попыток сдержаться, его мышцы напряглись, но Мо Жань уже не мог терпеть, он глухо проговорил, - Я … выдал себя за другого, я выдавал себя за племянника главы Пика Сышэн…
- Как долго?
- Восемь лет...
- Продолжай каяться.
- Я… - медленно говорил Мо Жань, - .. культивировал …. три запретные техники .. Чжэньлун.. партия в….. Чжэньлун....
Множество людей на трибунах с помрачневшими лицами не могли подобрать слов.
Кто-то саркастично смотрел в сторону школы Пика Сышэн, с издевкой произнеся:
- Сюэ Чженъюн, ты все еще намерен оправдывать это животное? Я сразу говорил, стоит напоить его всего чашкой воды признания в грехах, и он тут же раскроет правду. А Сюэ Чженън еще и не позволял в соответствии с законом, провести допрос Мо Жань Цитадели Тяньинь. По моему этот старый хрыч, обманывался в душе*, он даже не хотел отомстить за смерть племянника. Ученик Пика Сышэн, кто бы мог подумать, изучал запрещенные практики, как эта школа еще вообще не развалилась? Зачем ее оставлять? Чтобы и дальше взращивала монстров?
*是被猪油蒙了(обманутый свиным салом) - означает что человек не видит очевидного
- Я тоже давно уже говорил, что он это сделал! На Пике Сышээн, когда он разорвал свое духовное ядро, это не что иное, как уловка, ради своих планов,* к счастью, мы его не упустили!
* 苦肉计(план страдания плоти) – нанести самому себе увечье, притвориться страдальцем ради своих целей
- Именно так и есть, еще не все потеряно, нет недостатка в дровах, чтобы запалить костер, он тогда определенно так и задумывал. Задумав такое большое дело, что для него отбросить духовное ядро. Может быть, он еще и нашел бы какой кривой путь, чтобы в последствии его восстановить. Так что, поистине повезло, если бы не Цитадель Тяньинь всеми силами его сдержала, мы могли бы по ошибке и отпустить эту коварную тварь!
На суде на открытом помосте стояли всего лишь огромные весы, по ним струился золотистый свет, конечно же, они были непревзойденным божественным орудием весом сотни тонн, принадлежащим Цитадели Тяньинь несколько тысяч лет, они передавались из поколение в поколение.
Говорили, что эти весы, оставленные в этом мире богами, могут справедливо и правильно оценить все людские прегрешения и вынести самое беспристрастное и честное решение.
Не успел Мо Жань и рот открыть, признавшись в первом грехе, как Му Яньли приказала адепту опустить на чашу весов сгустившуюся золотистую духовную энергию, и эта изящная гиря, попав в чашу, тут же увеличилась в размере, тяжелым грузом заставив ее опуститься, склоняя противовес в сторону наказания.
Когда он рассказывал о своем первом преступлении, весы уже указывали на «изъятие духовного ядра».
После того, как он закончил говорить о доске Чжэньлун, весы перешли уже на следующее наказание…
- Раздробление всех трех душ.
На трибуне лицо Сюэ Мэна мгновенно стало бескровным.
Он пробормотал:
- Раздробление всех трех душ…?
С этого момента ни на земле, ни на небе, нигде, больше не будет Мо Вэйюй, больше не будет Мо Жань.
Этого его старшего брата, все равно настоящего или поддельного.
Даже в бесконечном цикле перерождений, он больше никогда не увидит его снова.
В его голове стало пусто, а руки одеревенели.
Сюэ Чженъюн встал. Он с почтением обратился к Му Яньли:
- Раздробление всех трех душ – такое наказание никогда еще не применялось с того времени, как основана Цитадель Тяньинь. Хозяйка Цитадели Му, боюсь, вы потеряли беспристрастность в суде.