Lapsa1
читать дальше
Этот окрик – стой, был похож на последний звук колокола в вечерних сумерках.
Мо Жань уже почти знал, что сейчас увидит, волосы поднялись дыбом, все внутри заклокотало. Он одновременно хотел вырваться из мира воспоминаний и убежать, и одновременно хотел войти во вчерашний день, и надежно защитить Чу Ваньнина.
- Нет… Хуайцзуй… ты не можешь….
Однако, ничего невозможно было остановить. Это все давным давно уже произошло.
Он только и мог что, застыв от ужаса смотреть на сцену перед собой, видеть, как Чу Ваньнин, упрямо сдвинув черные брови вразлет, со строгим, непоколебимым выражением на лице, открыто встречает взгляд Хуайцзуй.
Мо Жань не мог сдержаться, он закричал:
- Беги! Беги!
Юный Чу Ваньнин всегда доверял Хуайцзуй, доверял этому Учителю, который растил его, для того, чтобы принести в жертву, доверял своему приемному отцу и благодетелю. Поэтому, пусть он и разочаровался в нем, он не мог рассмотреть в глазах Хуайцзуй опасный для него замысел убийства. Мо Жань заслонил его собой, ясно понимая, что это бесполезно, но он все же не мог справится с собой и остаться безучастным зрителем.
- Умоляю тебя, беги, быстрее…
Чу Ваньнин не ушел. Стройный и величественный, похожий на кипарис, он шаг за шагом подходил ближе к Хуайцзуй. Дойдя, он остановился. Волосы, убранные в высокий хвост, развевались за спиной, полы его одеяния, грязные от крови и глины, тоже трепыхались на ветру.
Рот Хуайцзуй открывался и закрывался, дробя слова:
- Ты желаешь покинуть монастырь и спуститься с горы, это возможно.
- Учитель? – фениксвые глаза Чу Ваньнина стали чуть больше, он не был знаком с людским коварством. Занесенную над ним руку палача с тесаком, он принял за серп луны, показавшийся в окне, на мгновение он был даже тронут, он был рад.
Он решил, что Хуайцзуй наконец понял его.
Но нож мясника был мрачен и холоден, уничтожая душу. Хуайцзуй проговорил:
- Если сейчас, сегодня вечером ты опять выйдешь за эти ворота, то больше не будешь считаться человеком монастыря У Бэй. Наши четырнадцатилетние дружба и привязанность, как ученика и наставника, так же будут раз и навсегда разорваны.
- ……….., - в по прежнему широко открытых фениксовых глазах, былая радость медленно сменилась на изумление, а затем на холодную скорбь.
Чу Ваньнин никогда и не думал, что Хуайцзуй может быть таким непреклонным. В ступоре он стоял очень долго на прежнем месте, только губы его слегка шевелились. Мо Жань стоящий рядом торопливо в волнении непрестанно бормотал:
- Прошу тебя, умоляю, скорее уходи, убегай отсюда, не говори ничего, уходи быстрее.
Губы двигались, но произнести слово не удавалось.
Хуайцзуй пристально смотрел на него. Действительно, он сейчас сделал двойную ставку в игре, Ваньнин придавал большое значение отношениям. За эти четырнадцать лет, только лишь они двое составляли друг другу компанию и, если перерезать эту дружескую связь – учитель и ученик, это все равно, что вспороть ножом его сердце. Он не сможет….
Чу Ваньнин опустился на колени
- …. , - Хуайцзуй ошеломленный, застыл.
Он по прежнему в оцепенении постоянно держал в уме, что нет, не сможет. Не может он быть таким решительным, таким упрямым, так настаивать на своем.
Чу Ваньнин, стоя на коленях, глубоко поклонился.
Один поклон, два, девять поклонов.
Он поднял лицо. В его глазах, чистых и ясных, не было слез, но щеки были влажными.
- Ученик Чу Ваньнин благодарит Учителя за кров, приют, обучение и наставления, за милость и доброту. Отныне…, - он сглотнул. Отныне что? Он не знал. Он не мог выговорить.
Может быть потому что холодный ветер подул сильнее, фигура Хуайцзуй на ветру немного закачалась, его кэса* раздувалась и путалась, шквалы ветра наполняли рукава. Его лицо все больше и больше мрачнело. Мороз становился все сильнее и с губ совсем пропал цвет. Он уставился на стоящего перед ним на коленях человека.
*ряса буддистов
Это полено…
Чурбан!! Деревяшка!!
Он полировал его, вырезал, раскрашивал, мазал кровью углы рта, чтобы дать ему жизнь. Он заботливо наставлял его, все продумал, все взвесил.
Он сделал так много за эти четырнадцать лет, чтобы в будущем этот кусок дерева послать в подземный мир, чтобы он стал оболочкой для души Чу Лань, бренным телом. Все это вовсе не ради того, чтобы сегодня тут смотреть, как оно говорит так легко и просто, что оно озабоченно судьбами страждущих и нуждающихся, это же полная чушь, разве можно с ним считаться?
… доска, мусор!!
Просто дрова!
От его груди пламя резко взлетело до самых глаз, разрушая небеса и уничтожая землю, он был на пределе.
Такой Хуайцзуй был слишком опасен и Мо Жань, наклонившись, попытался крепко обхватить Чу Ваньнина, но он не мог его схватить, он не мог прикоснуться к нему. Чу Ваньнин же до сих пор был так же упрям и с этм упрямством он покорно стоял на коленях на прежнем месте. Упрямство, потому что в душе он считал это справедливым, а покорность, потому что он все же чувствовал угрызения совести.
Отражаясь в глазах Чу Ваньнина , лицо Хуайцзуй становилось все более свирепым, в душе он строил догадки, есть ли в его груди горячая кровь.
Все его тело, с головы до ног, все сделано другим человеком, это просто дрова, деревянная чурка, просто бездушное существо.
Он стоит на коленях тут и даже подумать такого не может о себе.
- Ваньнин…,- у Мо Жань вдруг перехватило дыхание, он поднимал и опускал руку, не касаясь, гладя его лицо, - Прошу, умоляю тебя…. уходи… уйди…
«Данн!» - эхом разнесся звук металла, ударившегося о камни.
Мо Жань медленно обернулся. На серых кирпичах пола лежал кривой нож, и конечно, Хуайцзуй подобрал клинок.
Под лунным светом в глазах мясника словно прибой бился неугасимые кровавые отблески. Он снова пнул нож подбросив в воздух, и он оказался на коленях Чу Ваньнина.
-Нет, нет, нет, не надо, нет.
Мо Жань уже впал в панику, он пытался схватить рукоять этого ножа, острие, но его пальцы проходили сквозь предметы. Он не мог схватить его, сколько бы отчаянных попыток не предпринимал.
В конце концов стройная красивая рука протянулась и крепко взяла то, что было невозможно схватить Мо Жань, этот нож.
Выражение глаз Чу Ваньнина в этот момент было на удивление спокойным, первоначальная растерянность уже исчезла и огромная боль, когда Хуайцзуй бросил ему этот нож, постепенно отступила.
Он выглядел очень спокойным.
- Учитель, если ты хочешь мою жизнь, хорошо, я верну. – проговорил Чу Ваньнин, - Жить четырнадцать лет и жить сто сорок, если все это время только сидеть здесь, между небом и землей, на самом деле нет отличия.
Выражение глаз Хуайцзуй вдруг стало совсем не похоже на того свободного от мира, находящегося вне мирской суеты буддистского бонзы высшего ранга. На какой-то миг Мо Жань ясно видел, что на его лице проступила тень Сяо Мэна.
Тень юноши, совершившего предательство в Линьане, в ту дождливую ночь.
- Чу Ваньнин, - мрачно произнес Хуайцзуй, - Ты захотел, чтобы отныне между нами не было никаких отношений, я не буду тебя удерживать. Расходы на одежду и еду за эти четырнадцать лет, все это не считается. Однако приобретенные навыки ты должен вернуть мне.
- ……
- Я хочу забрать твое духовное ядро, - прищурив глаза сказал Хуайцзуй.
Духовное ядро для человека, практикующего культивацию- это сама его сущность, сосредоточенная в одном кристалле. Поменять шэньму, сделать другое, это возможно, нужно лишь духовное ядро и переделать, сделать другого Чу Ваньнина, это наверняка возможно.
На сей раз, конечно, он не будет обучать его моральным принципам по отношению к людям, он больше не разрешит ему учиться и следовать пути гуманности, доброго сердца.
Он хотел духовное ядро Чу Ваньнина.
Сердце живого человека.
Чу Ваньнин коротко взглянул на него. Свет и тени в монастыре задвигались, в зале Дасюн*
монахи совершали вечернее чтение сутр, звучные голоса их восхвалений доносились издалека, подобно благоуханному сандаловому аромату Будды.
*о Великий герой- обращение к Будде.
Голос Хуайцзуй опять раздался в ушах Мо Жань, однако, на сей раз, сказав лишь одно предложение в пару слов, казалось, он истратил отпущенные на всю жизнь мужество и силу.
Его голос в один миг состарился на сто лет.
- Стоя на коленях, он взглянул на меня, и я вдруг подумал, не выглядел ли так Будда, когда прощал смертных, ранивших его, точно так, именно это выражение глаз.
- Он жалел своего палача, живое существо под ножом, прощало вымазанного в крови мясника.
- Не надо!!! – просипел Мо Жань.
Но, блеснул нож, и он закрыл глаза, отчетливо услышав звук втыкающегося клинка. Мо Жань свернулся клубком на земле.
- Не надо….
Горячая кровь хлынула фонтаном, плоть отделилась от кости.
Мо Жань рыдая пополз, он подполз ближе к Чу Ваньнину, его голова тряслась, слезы вперемешку с соплями заливали лицо, он был невероятно жалким, суетливо прикрывая рану Чу Ваньнина, пытаясь влить в него духовную энергию, чтобы остановить кровотечение.
Но все было бесполезно.
Все бесполезно.
У него на глазах, Чу Ваньнин изо всех сил превозмогал боль, с помощью заклинания не позволяя себе потерять сознание от боли. На его глазах, Чу Ваньнин вонзил нож, цунь за цунем себе в грудь. Кровь, повсюду горячая кровь.
Как кипяток, стремительная, жаркая.
Как же он не живой человек?
Плоть, рассеченная была плотью.
Ярко красное, сладкое сырое мясо, разрезанное.
Как он может быть не живым человеком?!! Как это может быть!!!!
Хуайцзуй оцепенев стоял на прежнем месте. Его выражение лица по-прежнему, как и до этого минуту назад было по-звериному безжалостно, но искрящийся в его глазах блеск задрожал, затрепетал от страха, от недоумения…
Было ли это тем, чего он ожидал?
В это мгновение картинка в свитке вдруг заколебалась, стала расплываться у Мо Жань перед глазами. Потому что во время того, как Хуайцзуй воссоздавал это воспоминание, его эмоции превратились в хаотичную неразбериху.
Он увидел, как некоторые старые воспоминания хлынули из свежей крови, каждое все нежнее и все они были реальными.
Мо Жань увидел, как одиннадцати – двенадцатилетний Чу Ваньнин пришел на озеро Цзиньчэн и получил Тяньвэнь. Как только он собрался уходить, из озёрной воды поднялся гуцинь, конец которой был в виде ветвей яблони. В тот миг, когда он всплыл на поверхность, тело Чу Ваньнина окутало яркое сияние, словно они дополняли друг друга. Он в изумлении, растерянно тронул струну гуциня:
- Что происходит?
Хуайцзуй сразу сообразил, что этот гуцинь сделан из того же обрубка священного дерева Янь Ди, они с Чу Ваньнином произошли от него и естественно могли почувствовать друг друга. Его лицо выглядело очень взволнованным и немного удивленным. Он радостно произнес:
- Это предназначено для тебя, предначертанное судьбой непревзойденное божественное оружие.
- Предначертанное судьбой божественное оружие?
Хуайцзуй, все еще восторгаясь, отводя взгляд ответил:
- …. Верно, видно от природы у тебя есть необычный врожденный талант, с рождения ты имеешь глубокую связь с этим непревзойденным оружием.
- У меня необычный врожденный талант? – сразу же рассмеялся Чу Ваньнин.
- …., - На это Хуайцзуй ничего не ответил. Он лишь провел рукой по деревянному корпусу Цзюгэ и со вздохом сказал, - Ты и этот гуцинь предназначены друг другу, думаю, тебе даже нет необходимости в духовном ядре, чтобы призвать его … он связан с тобой кровью.
Сцена изменилась. Теперь Мо Жань снова увидел пригород Линьань и двух шагающих человек. Хуайцзуй, идущий за спиной маленького Чу Ваньнина, который постоянно просил его идти помедленнее.
Он увидел горячий пар, поднимающийся вверх от хуагао и за ним, наивное улыбающееся личико Чу Ваньнина.
Он увидел, как на постоялом дворе, Чу Ваньнин, подняв маленький веер из пальмовых листьев, дует изо всех сил, обмахивая Хуайцзуй во время медитации, чтобы помочь немного охладиться.
Он увидел, как Чу Ваньнин первый раз ест клейкий рис, приготовленный на пару с корнями лотоса и вымазав весь рот в медово сладком соке, повернувшись к Хуайцзуй, он болтает и громко хохочет.
Под конец в этой иллюзии появилась сцена, как однажды летом на берегу лотосового пруда, когда беспредельное множество листьев лотоса спиливались голубовато зеленым цветом с небесами, озеро было полно расцветших в полную силу цветов лотоса, красные стрекозы грациозно скользили вверх вниз, иногда замирая на лету. Это было по истине прекраснейший вечер.
Пяти или шестилетний Чу Ваньнин с улыбкой, подражая Хуайцзуй сидел, скрестив ноги, медитируя. Пара черных как смоль, нежных глаз посмотрела на наставника:
- Учитель, Учитель, давай поиграем еще, еще разок.
- Больше не играем, приемному отцу-учителю надо идти в столовую, прочесть сутры, ради покойного, ушедшего в иной мир. – ответил Хуайцзуй.
- Сыграем один раз и пойдем, ну последний раз, правда, последний.
А после, не дожидаясь, пока старший монах заговорит, малыш уже высоко закатал рукава своего маленького зелено-серого монашеского одеяния. Цветы лотоса колыхались. Он протянул свою маленькую ручку, с огромным воодушевлением коснулся руки, не обращающего на него внимания Хуайцзуй. Детский голос был таким чистым, звонким и сладким, таким нежным, как свежий и сладкий лотосовый корень.
- Ты отвечай раз, я отвечай раз, что расцветает в воде? Лотос расцветает, расцветает в воде*.
- Ты отвечай два, я отвечай два, что расцветает гроздью? Вяз расцветает, расцветает гроздью.
*немного переделанная старинная песенка округа Бочжоу «10 правильных цветов», до сих пор изучается в китайских школах. www.163.com/v/video/VK7OFPOV4.html
Хуайцзую ничего не оставалось делать, как поглядев на его улыбающееся личико засмеяться и начать хлопать в ладоши, играя в неуместную детскую игру.
- Ты отвечай девять, я отвечай девять, что расцветая следует за ветром? Одуванчик расцветая, расцветая следует за ветром.
- Ты отвечай десять, я отвечай десять, что расцветает без листвы? Химонант расцветает, расцветает без листвы.
*Кустарник, вид цветковых растений, произрастает в центральных и восточных районах Китая.
Кровью окрашены одежды, алый лотос промочил насквозь.
На жертвенном дворе Хуайцзуй закрыл глаза.
Это… кусок разрезанного дерева.
Все так же чистый смех у него звучит в ушах.
Это, человек без души.
- Что расцветает в воде? Ха-ха-ха, Учитель такой глупый, лотос расцветает в воде, ага.
Это, это пустая оболочка, он хотел принести в жертву Чу Сюнь, это просто бренное тело, он потратил сто лет, чтобы раздобыть его, просто дерево, чтобы искупить свою вину! Это не живой человек! У него нет души!
- Учитель, я разделю с тобой хуагао пополам, ты ешь большой, а мне маленький.
У Хуайцзуй потекли слезы.
Он задрожал, он трясся, он был в ужасе. Он бросился к тому, уже вонзившему нож в сердце, чье духовное ядро уже начало трескаться, хотевшему выковырять его, ребенку.
Опустившись на колени, он взревел от боли, его голос охрип и силы иссякли, когда он сейчас обнимал Чу Ваньнина. Однако, он только и мог, точно так же как Мо Жань, пройти сквозь него. Плач застыл в его горле, как будто он плакал кровавыми слезами, как будто нож проткнул не сердце Чу Ваньнина, а его горло, его душу.
Как он может не иметь души….
Это он просто закрывал глаза, чтобы не видеть и затыкал уши.
Он всегда знал, в душе он всегда это знал.
В улыбке Чу Ваньнина, в серьезности Чу Ваньнина, в его терпимости и нежности, в строптивости и настойчивости Чу Ваньнина, он ясно видел душу этого человека.
Однако ради себя, своего эгоизма, так называемого искупления вины, он притворялся, что ничего не замечает, он обманывал сам себя.
Чу Ваньнин никогда не был деревянной фигуркой, он не был пусто оболочкой.
Он самый настоящий живой, умеющий смеяться, умеющий плакать, человек…
- Я видел его с самого детства, день за днем я видел, как он растет. В детстве он походил на Чу Лань, а чуть подросший, еще и на Чу Сюнь. Но я все равно никогда не смог бы перепутать его ни с одним из них.
Звук голоса Хуайцзуй был словно старый разбитый гонг, совсем хриплым.
- Он был тем, кто делил со мной половину сладостей, тянул за собой, называя Учителем, он тайком обмахивал меня веером, даря прохладу, думая, что я не замечаю, он и правда сопровождал меня постоянно в храме У Бэй на протяжении четырнадцати лет, следуя за мной улыбаясь, доверяя мне. Говоря мне, что я самый добрый и замечательный Учитель на земле.
В горле словно разлилась желчь.
- Самый добрый и замечательный Учитель…- пробормотал Хуайцзуй.
Внутри воспоминаний Хуайцзуй схватил Чу Ваньина за руку и заблокировал его духовную силу. Чу Ваньнин почти сразу же, как его заклинание прекраилось, потерял сознание от боли.
Хуайцзуй прижал к себе это живое, стремительно истекающее горячей кровью тело. Словно двести лет назад, во время раскола неба над Линьань, вырвавшего сердце, чтобы озарить путь множеству людей, Чу Сюнь.
Но они были разными.
Чу Ваньнин, непокорный упрямый и гордый. Чу Ваньнин, имеющий собственные маленькие особенности и привычки. Например спать, не накрываясь одеялом. Или, когда он ел уставшим или под воздействием сильных эмоций, он не мог сдержать себя и задумавшись, начинал кусать палочки, смотря в одну точку. Или то, что он никогда не любил стирать одежду, и обычно всю, скопом, забрасывал в воду.
Это все его собственные привычки, его предпочтения.
То, что отличает от всех.
На картинку в свитке памяти, снова опустился мрак.
Темнота, это очень хорошо. В таком положении, если бы Мо Жань смотрел дальше, он бы наверняка сошел с ума.
Во мраке, Хуайцзуй вдалеке вздохнул.
- Фактически, правда, в тот момент, когда он грозно насупившись, холодно мне сказал, что хочет спуститься с горы и следовать пути дао, что не хочет сидеть тут всю жизнь, чтобы вознестись, я сразу же понял, что он настоящий живой человек.
- И я правда, бесхребетный эгоист. Я своими руками почти уничтожил ребенка, которого вырастил.
- Он не Чу Лань. Не жертва для искупления моей вины.
- Он действительно, Чу Ваньнин, потому что я пробудил его в то время тихих и мирных сумерек, под звук колоколов храма, в присутствии торжественной статуи Будды*, когда все божества с небес пристально смотрели за его рождением, я дал ему это имя.
* 宝相庄严 (zhuāng yán bǎo xiàng) – великое сокровище
- Однако, я дал ему всего лишь имя, и больше ничего. Я, считал, что создал его, поэтому был уверен, что он принадлежит мне, что я могу пользоваться им, что он мое имущество, которое я принесу в жертву. Но, только тогда, когда я увидел, что он, как князь Чу Сюнь, ради своих моральных принципов, не остановился перед тем, как вскрыть свое сердце, чтобы отстоять…..
Хуайцзуй задохнулся от слез, слова давались ему очень тяжело. Он замолчал надолго, потеряв голос.
- Я наконец понял, что я никогда не давал ему ни душу, ни жизнь. Все это было его, потому что…. потому что, такой как я, подлый, отвратительный, слабый грешник, во веки веков не мог создать такую честную, праведную жизнь.
- Никогда.
Этот окрик – стой, был похож на последний звук колокола в вечерних сумерках.
Мо Жань уже почти знал, что сейчас увидит, волосы поднялись дыбом, все внутри заклокотало. Он одновременно хотел вырваться из мира воспоминаний и убежать, и одновременно хотел войти во вчерашний день, и надежно защитить Чу Ваньнина.
- Нет… Хуайцзуй… ты не можешь….
Однако, ничего невозможно было остановить. Это все давным давно уже произошло.
Он только и мог что, застыв от ужаса смотреть на сцену перед собой, видеть, как Чу Ваньнин, упрямо сдвинув черные брови вразлет, со строгим, непоколебимым выражением на лице, открыто встречает взгляд Хуайцзуй.
Мо Жань не мог сдержаться, он закричал:
- Беги! Беги!
Юный Чу Ваньнин всегда доверял Хуайцзуй, доверял этому Учителю, который растил его, для того, чтобы принести в жертву, доверял своему приемному отцу и благодетелю. Поэтому, пусть он и разочаровался в нем, он не мог рассмотреть в глазах Хуайцзуй опасный для него замысел убийства. Мо Жань заслонил его собой, ясно понимая, что это бесполезно, но он все же не мог справится с собой и остаться безучастным зрителем.
- Умоляю тебя, беги, быстрее…
Чу Ваньнин не ушел. Стройный и величественный, похожий на кипарис, он шаг за шагом подходил ближе к Хуайцзуй. Дойдя, он остановился. Волосы, убранные в высокий хвост, развевались за спиной, полы его одеяния, грязные от крови и глины, тоже трепыхались на ветру.
Рот Хуайцзуй открывался и закрывался, дробя слова:
- Ты желаешь покинуть монастырь и спуститься с горы, это возможно.
- Учитель? – фениксвые глаза Чу Ваньнина стали чуть больше, он не был знаком с людским коварством. Занесенную над ним руку палача с тесаком, он принял за серп луны, показавшийся в окне, на мгновение он был даже тронут, он был рад.
Он решил, что Хуайцзуй наконец понял его.
Но нож мясника был мрачен и холоден, уничтожая душу. Хуайцзуй проговорил:
- Если сейчас, сегодня вечером ты опять выйдешь за эти ворота, то больше не будешь считаться человеком монастыря У Бэй. Наши четырнадцатилетние дружба и привязанность, как ученика и наставника, так же будут раз и навсегда разорваны.
- ……….., - в по прежнему широко открытых фениксовых глазах, былая радость медленно сменилась на изумление, а затем на холодную скорбь.
Чу Ваньнин никогда и не думал, что Хуайцзуй может быть таким непреклонным. В ступоре он стоял очень долго на прежнем месте, только губы его слегка шевелились. Мо Жань стоящий рядом торопливо в волнении непрестанно бормотал:
- Прошу тебя, умоляю, скорее уходи, убегай отсюда, не говори ничего, уходи быстрее.
Губы двигались, но произнести слово не удавалось.
Хуайцзуй пристально смотрел на него. Действительно, он сейчас сделал двойную ставку в игре, Ваньнин придавал большое значение отношениям. За эти четырнадцать лет, только лишь они двое составляли друг другу компанию и, если перерезать эту дружескую связь – учитель и ученик, это все равно, что вспороть ножом его сердце. Он не сможет….
Чу Ваньнин опустился на колени
- …. , - Хуайцзуй ошеломленный, застыл.
Он по прежнему в оцепенении постоянно держал в уме, что нет, не сможет. Не может он быть таким решительным, таким упрямым, так настаивать на своем.
Чу Ваньнин, стоя на коленях, глубоко поклонился.
Один поклон, два, девять поклонов.
Он поднял лицо. В его глазах, чистых и ясных, не было слез, но щеки были влажными.
- Ученик Чу Ваньнин благодарит Учителя за кров, приют, обучение и наставления, за милость и доброту. Отныне…, - он сглотнул. Отныне что? Он не знал. Он не мог выговорить.
Может быть потому что холодный ветер подул сильнее, фигура Хуайцзуй на ветру немного закачалась, его кэса* раздувалась и путалась, шквалы ветра наполняли рукава. Его лицо все больше и больше мрачнело. Мороз становился все сильнее и с губ совсем пропал цвет. Он уставился на стоящего перед ним на коленях человека.
*ряса буддистов
Это полено…
Чурбан!! Деревяшка!!
Он полировал его, вырезал, раскрашивал, мазал кровью углы рта, чтобы дать ему жизнь. Он заботливо наставлял его, все продумал, все взвесил.
Он сделал так много за эти четырнадцать лет, чтобы в будущем этот кусок дерева послать в подземный мир, чтобы он стал оболочкой для души Чу Лань, бренным телом. Все это вовсе не ради того, чтобы сегодня тут смотреть, как оно говорит так легко и просто, что оно озабоченно судьбами страждущих и нуждающихся, это же полная чушь, разве можно с ним считаться?
… доска, мусор!!
Просто дрова!
От его груди пламя резко взлетело до самых глаз, разрушая небеса и уничтожая землю, он был на пределе.
Такой Хуайцзуй был слишком опасен и Мо Жань, наклонившись, попытался крепко обхватить Чу Ваньнина, но он не мог его схватить, он не мог прикоснуться к нему. Чу Ваньнин же до сих пор был так же упрям и с этм упрямством он покорно стоял на коленях на прежнем месте. Упрямство, потому что в душе он считал это справедливым, а покорность, потому что он все же чувствовал угрызения совести.
Отражаясь в глазах Чу Ваньнина , лицо Хуайцзуй становилось все более свирепым, в душе он строил догадки, есть ли в его груди горячая кровь.
Все его тело, с головы до ног, все сделано другим человеком, это просто дрова, деревянная чурка, просто бездушное существо.
Он стоит на коленях тут и даже подумать такого не может о себе.
- Ваньнин…,- у Мо Жань вдруг перехватило дыхание, он поднимал и опускал руку, не касаясь, гладя его лицо, - Прошу, умоляю тебя…. уходи… уйди…
«Данн!» - эхом разнесся звук металла, ударившегося о камни.
Мо Жань медленно обернулся. На серых кирпичах пола лежал кривой нож, и конечно, Хуайцзуй подобрал клинок.
Под лунным светом в глазах мясника словно прибой бился неугасимые кровавые отблески. Он снова пнул нож подбросив в воздух, и он оказался на коленях Чу Ваньнина.
-Нет, нет, нет, не надо, нет.
Мо Жань уже впал в панику, он пытался схватить рукоять этого ножа, острие, но его пальцы проходили сквозь предметы. Он не мог схватить его, сколько бы отчаянных попыток не предпринимал.
В конце концов стройная красивая рука протянулась и крепко взяла то, что было невозможно схватить Мо Жань, этот нож.
Выражение глаз Чу Ваньнина в этот момент было на удивление спокойным, первоначальная растерянность уже исчезла и огромная боль, когда Хуайцзуй бросил ему этот нож, постепенно отступила.
Он выглядел очень спокойным.
- Учитель, если ты хочешь мою жизнь, хорошо, я верну. – проговорил Чу Ваньнин, - Жить четырнадцать лет и жить сто сорок, если все это время только сидеть здесь, между небом и землей, на самом деле нет отличия.
Выражение глаз Хуайцзуй вдруг стало совсем не похоже на того свободного от мира, находящегося вне мирской суеты буддистского бонзы высшего ранга. На какой-то миг Мо Жань ясно видел, что на его лице проступила тень Сяо Мэна.
Тень юноши, совершившего предательство в Линьане, в ту дождливую ночь.
- Чу Ваньнин, - мрачно произнес Хуайцзуй, - Ты захотел, чтобы отныне между нами не было никаких отношений, я не буду тебя удерживать. Расходы на одежду и еду за эти четырнадцать лет, все это не считается. Однако приобретенные навыки ты должен вернуть мне.
- ……
- Я хочу забрать твое духовное ядро, - прищурив глаза сказал Хуайцзуй.
Духовное ядро для человека, практикующего культивацию- это сама его сущность, сосредоточенная в одном кристалле. Поменять шэньму, сделать другое, это возможно, нужно лишь духовное ядро и переделать, сделать другого Чу Ваньнина, это наверняка возможно.
На сей раз, конечно, он не будет обучать его моральным принципам по отношению к людям, он больше не разрешит ему учиться и следовать пути гуманности, доброго сердца.
Он хотел духовное ядро Чу Ваньнина.
Сердце живого человека.
Чу Ваньнин коротко взглянул на него. Свет и тени в монастыре задвигались, в зале Дасюн*
монахи совершали вечернее чтение сутр, звучные голоса их восхвалений доносились издалека, подобно благоуханному сандаловому аромату Будды.
*о Великий герой- обращение к Будде.
Голос Хуайцзуй опять раздался в ушах Мо Жань, однако, на сей раз, сказав лишь одно предложение в пару слов, казалось, он истратил отпущенные на всю жизнь мужество и силу.
Его голос в один миг состарился на сто лет.
- Стоя на коленях, он взглянул на меня, и я вдруг подумал, не выглядел ли так Будда, когда прощал смертных, ранивших его, точно так, именно это выражение глаз.
- Он жалел своего палача, живое существо под ножом, прощало вымазанного в крови мясника.
- Не надо!!! – просипел Мо Жань.
Но, блеснул нож, и он закрыл глаза, отчетливо услышав звук втыкающегося клинка. Мо Жань свернулся клубком на земле.
- Не надо….
Горячая кровь хлынула фонтаном, плоть отделилась от кости.
Мо Жань рыдая пополз, он подполз ближе к Чу Ваньнину, его голова тряслась, слезы вперемешку с соплями заливали лицо, он был невероятно жалким, суетливо прикрывая рану Чу Ваньнина, пытаясь влить в него духовную энергию, чтобы остановить кровотечение.
Но все было бесполезно.
Все бесполезно.
У него на глазах, Чу Ваньнин изо всех сил превозмогал боль, с помощью заклинания не позволяя себе потерять сознание от боли. На его глазах, Чу Ваньнин вонзил нож, цунь за цунем себе в грудь. Кровь, повсюду горячая кровь.
Как кипяток, стремительная, жаркая.
Как же он не живой человек?
Плоть, рассеченная была плотью.
Ярко красное, сладкое сырое мясо, разрезанное.
Как он может быть не живым человеком?!! Как это может быть!!!!
Хуайцзуй оцепенев стоял на прежнем месте. Его выражение лица по-прежнему, как и до этого минуту назад было по-звериному безжалостно, но искрящийся в его глазах блеск задрожал, затрепетал от страха, от недоумения…
Было ли это тем, чего он ожидал?
В это мгновение картинка в свитке вдруг заколебалась, стала расплываться у Мо Жань перед глазами. Потому что во время того, как Хуайцзуй воссоздавал это воспоминание, его эмоции превратились в хаотичную неразбериху.
Он увидел, как некоторые старые воспоминания хлынули из свежей крови, каждое все нежнее и все они были реальными.
Мо Жань увидел, как одиннадцати – двенадцатилетний Чу Ваньнин пришел на озеро Цзиньчэн и получил Тяньвэнь. Как только он собрался уходить, из озёрной воды поднялся гуцинь, конец которой был в виде ветвей яблони. В тот миг, когда он всплыл на поверхность, тело Чу Ваньнина окутало яркое сияние, словно они дополняли друг друга. Он в изумлении, растерянно тронул струну гуциня:
- Что происходит?
Хуайцзуй сразу сообразил, что этот гуцинь сделан из того же обрубка священного дерева Янь Ди, они с Чу Ваньнином произошли от него и естественно могли почувствовать друг друга. Его лицо выглядело очень взволнованным и немного удивленным. Он радостно произнес:
- Это предназначено для тебя, предначертанное судьбой непревзойденное божественное оружие.
- Предначертанное судьбой божественное оружие?
Хуайцзуй, все еще восторгаясь, отводя взгляд ответил:
- …. Верно, видно от природы у тебя есть необычный врожденный талант, с рождения ты имеешь глубокую связь с этим непревзойденным оружием.
- У меня необычный врожденный талант? – сразу же рассмеялся Чу Ваньнин.
- …., - На это Хуайцзуй ничего не ответил. Он лишь провел рукой по деревянному корпусу Цзюгэ и со вздохом сказал, - Ты и этот гуцинь предназначены друг другу, думаю, тебе даже нет необходимости в духовном ядре, чтобы призвать его … он связан с тобой кровью.
Сцена изменилась. Теперь Мо Жань снова увидел пригород Линьань и двух шагающих человек. Хуайцзуй, идущий за спиной маленького Чу Ваньнина, который постоянно просил его идти помедленнее.
Он увидел горячий пар, поднимающийся вверх от хуагао и за ним, наивное улыбающееся личико Чу Ваньнина.
Он увидел, как на постоялом дворе, Чу Ваньнин, подняв маленький веер из пальмовых листьев, дует изо всех сил, обмахивая Хуайцзуй во время медитации, чтобы помочь немного охладиться.
Он увидел, как Чу Ваньнин первый раз ест клейкий рис, приготовленный на пару с корнями лотоса и вымазав весь рот в медово сладком соке, повернувшись к Хуайцзуй, он болтает и громко хохочет.
Под конец в этой иллюзии появилась сцена, как однажды летом на берегу лотосового пруда, когда беспредельное множество листьев лотоса спиливались голубовато зеленым цветом с небесами, озеро было полно расцветших в полную силу цветов лотоса, красные стрекозы грациозно скользили вверх вниз, иногда замирая на лету. Это было по истине прекраснейший вечер.
Пяти или шестилетний Чу Ваньнин с улыбкой, подражая Хуайцзуй сидел, скрестив ноги, медитируя. Пара черных как смоль, нежных глаз посмотрела на наставника:
- Учитель, Учитель, давай поиграем еще, еще разок.
- Больше не играем, приемному отцу-учителю надо идти в столовую, прочесть сутры, ради покойного, ушедшего в иной мир. – ответил Хуайцзуй.
- Сыграем один раз и пойдем, ну последний раз, правда, последний.
А после, не дожидаясь, пока старший монах заговорит, малыш уже высоко закатал рукава своего маленького зелено-серого монашеского одеяния. Цветы лотоса колыхались. Он протянул свою маленькую ручку, с огромным воодушевлением коснулся руки, не обращающего на него внимания Хуайцзуй. Детский голос был таким чистым, звонким и сладким, таким нежным, как свежий и сладкий лотосовый корень.
- Ты отвечай раз, я отвечай раз, что расцветает в воде? Лотос расцветает, расцветает в воде*.
- Ты отвечай два, я отвечай два, что расцветает гроздью? Вяз расцветает, расцветает гроздью.
*немного переделанная старинная песенка округа Бочжоу «10 правильных цветов», до сих пор изучается в китайских школах. www.163.com/v/video/VK7OFPOV4.html
Хуайцзую ничего не оставалось делать, как поглядев на его улыбающееся личико засмеяться и начать хлопать в ладоши, играя в неуместную детскую игру.
- Ты отвечай девять, я отвечай девять, что расцветая следует за ветром? Одуванчик расцветая, расцветая следует за ветром.
- Ты отвечай десять, я отвечай десять, что расцветает без листвы? Химонант расцветает, расцветает без листвы.
*Кустарник, вид цветковых растений, произрастает в центральных и восточных районах Китая.
Кровью окрашены одежды, алый лотос промочил насквозь.
На жертвенном дворе Хуайцзуй закрыл глаза.
Это… кусок разрезанного дерева.
Все так же чистый смех у него звучит в ушах.
Это, человек без души.
- Что расцветает в воде? Ха-ха-ха, Учитель такой глупый, лотос расцветает в воде, ага.
Это, это пустая оболочка, он хотел принести в жертву Чу Сюнь, это просто бренное тело, он потратил сто лет, чтобы раздобыть его, просто дерево, чтобы искупить свою вину! Это не живой человек! У него нет души!
- Учитель, я разделю с тобой хуагао пополам, ты ешь большой, а мне маленький.
У Хуайцзуй потекли слезы.
Он задрожал, он трясся, он был в ужасе. Он бросился к тому, уже вонзившему нож в сердце, чье духовное ядро уже начало трескаться, хотевшему выковырять его, ребенку.
Опустившись на колени, он взревел от боли, его голос охрип и силы иссякли, когда он сейчас обнимал Чу Ваньнина. Однако, он только и мог, точно так же как Мо Жань, пройти сквозь него. Плач застыл в его горле, как будто он плакал кровавыми слезами, как будто нож проткнул не сердце Чу Ваньнина, а его горло, его душу.
Как он может не иметь души….
Это он просто закрывал глаза, чтобы не видеть и затыкал уши.
Он всегда знал, в душе он всегда это знал.
В улыбке Чу Ваньнина, в серьезности Чу Ваньнина, в его терпимости и нежности, в строптивости и настойчивости Чу Ваньнина, он ясно видел душу этого человека.
Однако ради себя, своего эгоизма, так называемого искупления вины, он притворялся, что ничего не замечает, он обманывал сам себя.
Чу Ваньнин никогда не был деревянной фигуркой, он не был пусто оболочкой.
Он самый настоящий живой, умеющий смеяться, умеющий плакать, человек…
- Я видел его с самого детства, день за днем я видел, как он растет. В детстве он походил на Чу Лань, а чуть подросший, еще и на Чу Сюнь. Но я все равно никогда не смог бы перепутать его ни с одним из них.
Звук голоса Хуайцзуй был словно старый разбитый гонг, совсем хриплым.
- Он был тем, кто делил со мной половину сладостей, тянул за собой, называя Учителем, он тайком обмахивал меня веером, даря прохладу, думая, что я не замечаю, он и правда сопровождал меня постоянно в храме У Бэй на протяжении четырнадцати лет, следуя за мной улыбаясь, доверяя мне. Говоря мне, что я самый добрый и замечательный Учитель на земле.
В горле словно разлилась желчь.
- Самый добрый и замечательный Учитель…- пробормотал Хуайцзуй.
Внутри воспоминаний Хуайцзуй схватил Чу Ваньина за руку и заблокировал его духовную силу. Чу Ваньнин почти сразу же, как его заклинание прекраилось, потерял сознание от боли.
Хуайцзуй прижал к себе это живое, стремительно истекающее горячей кровью тело. Словно двести лет назад, во время раскола неба над Линьань, вырвавшего сердце, чтобы озарить путь множеству людей, Чу Сюнь.
Но они были разными.
Чу Ваньнин, непокорный упрямый и гордый. Чу Ваньнин, имеющий собственные маленькие особенности и привычки. Например спать, не накрываясь одеялом. Или, когда он ел уставшим или под воздействием сильных эмоций, он не мог сдержать себя и задумавшись, начинал кусать палочки, смотря в одну точку. Или то, что он никогда не любил стирать одежду, и обычно всю, скопом, забрасывал в воду.
Это все его собственные привычки, его предпочтения.
То, что отличает от всех.
На картинку в свитке памяти, снова опустился мрак.
Темнота, это очень хорошо. В таком положении, если бы Мо Жань смотрел дальше, он бы наверняка сошел с ума.
Во мраке, Хуайцзуй вдалеке вздохнул.
- Фактически, правда, в тот момент, когда он грозно насупившись, холодно мне сказал, что хочет спуститься с горы и следовать пути дао, что не хочет сидеть тут всю жизнь, чтобы вознестись, я сразу же понял, что он настоящий живой человек.
- И я правда, бесхребетный эгоист. Я своими руками почти уничтожил ребенка, которого вырастил.
- Он не Чу Лань. Не жертва для искупления моей вины.
- Он действительно, Чу Ваньнин, потому что я пробудил его в то время тихих и мирных сумерек, под звук колоколов храма, в присутствии торжественной статуи Будды*, когда все божества с небес пристально смотрели за его рождением, я дал ему это имя.
* 宝相庄严 (zhuāng yán bǎo xiàng) – великое сокровище
- Однако, я дал ему всего лишь имя, и больше ничего. Я, считал, что создал его, поэтому был уверен, что он принадлежит мне, что я могу пользоваться им, что он мое имущество, которое я принесу в жертву. Но, только тогда, когда я увидел, что он, как князь Чу Сюнь, ради своих моральных принципов, не остановился перед тем, как вскрыть свое сердце, чтобы отстоять…..
Хуайцзуй задохнулся от слез, слова давались ему очень тяжело. Он замолчал надолго, потеряв голос.
- Я наконец понял, что я никогда не давал ему ни душу, ни жизнь. Все это было его, потому что…. потому что, такой как я, подлый, отвратительный, слабый грешник, во веки веков не мог создать такую честную, праведную жизнь.
- Никогда.
-
-
22.11.2021 в 10:02