Тасянь, мой любимый глупый песик, в очередной раз разбивает мне сердце (((
читать дальше
Тасянь Цзюнь обернулся и увидел Сун Цютун в роскошных одеждах, прекрасную и волнующую, которая шла к ним в сопровождении служанок.
Его протянутая , чтобы отодвинуть бамбуковую занавесь рука, остановилась, он невозмутимо поплотнее задернул занавес и затем только спросил:
- В чем дело?
- Я*на досуге хотела совершить прогулку, она способствует пищеварению. – говоря Сун Цютун сложив руки, поклонилась, приветствуя его по правилам этикета, кротко и ласково бросив взгляд в сторону повозки, - А-Жань, ты уезжаешь?
*уничижительно о себе, наверное звучит примерно как «эта жена» или «эта женщина»
- Поеду побродить по ночному рынку в Учане.
Она очаровательно улыбнулась, она выглядела очень почтительной, однако не без толики интимности.
- Такая короткая дорога, а ты едешь в экипаже. Ты не один?
Тогда он еще был терпелив с ней, поэтому ответил с усмешкой:
- Нет, не один.
Нежный взгляд Сун Цютун опустился на подножку из красного палисандра, она чуть задумалась и сразу нашла верный ответ. Выражение на ее лице на мгновение застыло, но она радостно произнесла:
- Ааа, уж не младшая ли это сестра*, Чу Фэй?
*младшей сестрой называла главная жена младших жен-наложниц
- ….
Представив выражение лица Чу Ваньнина в повозке, услышавшего эту фразу, Тасянь Цзюнь еле сдержав смех, ответил:
- Да, это она.
Сияющее выражение на чарующе прелестном лице женщины стало еще ярче, на ее фоне меркли даже краски зари:
- Это по истине прекрасно. Прошло уже три года, когда во дворце во время бракосочетания я видела младшую сестру, Чу Фэй, она была закрыта фатой. И сегодня, какой счастливый день, мы встретились снова.
- А- Жань, можно попросить, чтобы две сестры наконец могли встретиться? - со смехом закончила она.
Тасянь Цзюнь покачал головой:
- По характеру она замкнутая и плохо себя чувствует при личных встречах с другими людьми. А еще она немая. Не получиться встретиться.
Хотя Сун Цютун всегда безропотно слушалась Мо Жань, однако сейчас в душе она испытывала нестерпимый зуд. Более того, можно сказать, что на эту Чу Фэй у нее уже давно затаилась глубокая обида и ненависть, с того дня свадьбы, когда без всякой причины муж бросил ее, она чувствовала себя униженной. Позже она слышала немало пересудов дворцовых служанок, которые шептались о том, что после первой брачной ночи император вышел из покоев Чу Фэй только под вечер на вторые сутки.
- Они не стихали всю ночь напролет, эти соответствующие шорохи и звуки, казалось никогда не кончаться.
- Я слышала от ночных стражей, они даже сосчитали, и по меньшей мере «это» у них было восемь раз. Его величество действительно слишком стойкий.
Молоденькая придворная служанка, улыбаясь говорила:
- А матушка-государыня Чу Фэй не стойкая? Всю ночь напролет, целых восемь раз. Думаю, что очень скоро у императора появятся сыновья.
Но еще более невыносимо Сун Цютун было слышать перешептывания вроде «Императрица наша матушка, так прекрасна, и кто бы мог подумать, что в первую же брачную ночь она попадет в немилость», «Это такое нарушение церемониала, его величество даже внешне не оставил матушке-императрице и толики достоинства».
Она чувствовала так, словно получила огромную оплеуху от этой драгоценной наложницы Чу Фэй, которую никогда не видела, и жгучая боль от нее за три года только усиливалась.
Впоследствии из-за этой ненависти в душе, она даже, скрежеща зубами в ярости жаловалась своей личной служанке:
- Воистину, я даже не знаю, с какой горы взялась эта лисица-оборотень, что вскружила голову императору.
А та уговаривала ее:
- Матушка-императрица, не переживайте так сильно, видите, его величество почти каждую ночь остается у нее, однако не думаю, что она беременна. Мне кажется, что ее тело нездорово и в этой жизни не сможет выносить ребенка. Его величество просто забавляется с ней, рано или поздно она ему наскучит.
Сун Цютун через силу деланно засмеялась, а что она могла сказать?
В те немногие разы, когда они занимались любовью, он всегда был крайне осторожен, чтобы не позволить ей забеременеть. Один единственный раз, когда он излился внутрь ее был совсем недавно, когда он напился и крупно поссорился с Чу Фэй. Тогда поздно ночью он пришел к ней.
В то время она уже крепко спала, занавеси вдруг распахнулись, и она увидела пару налитых кровью, бессмысленных глаз. Она даже не успела среагировать, как ее тут же перевернули, сорвали спальные одежды, а потом он грубо вошел и заскользил туда-сюда. Во время этой безумной, внезапной пытки, он безжалостно схватил ее за волосы и до ее ушей донесся грубый, задыхающийся голос:
- Ты тайком, за моей спиной письма ему пишешь? Ты так беспокоишься за него?
В разгар этого траха ее тело обмякло, однако она услышала, как он, навалившись сзади пробормотал:
- Ты не можешь ни с кем встречаться… не можешь никуда уехать… тебе только и останется, что быть наложницей Чу этого достопочтенного… даже если ты никогда не смиришься…
Сун Цютун очнулась от этого унизительного воспоминания, привела в порядок выражение лица и с полными любви и радости, прозрачными прекрасными глазами с легкой смешинкой произнесла:
- Даже если ваше величество не обращает внимания на правила приличия, однако так или иначе, мы сестры и мне в конце концов надо повидать ее, чтобы преподнести ей мое скромное подношение.
Тасянь Цзюнь приподнял тяжелую бамбуковую занавесь и не опуская руки проговорил:
- У нее все есть. Ни в чем нет недостатка.
Раз уж он произнес эту фразу, Сун Цютун ничего не оставалось, лишь теплым, как нефрит голосом сказать несколько подобающих фраз императору и беспомощно смотреть, как он залезает внутрь повозки и уезжает вместе с этой лисой-оборотнем.
Под бамбуковой занавесью, сидя на мягкой циновке, Тасянь Цюнь еле сдерживал смех, так, что у него заболели ребра. Он, с по прежнему таким же серьезным видом, проговорил:
- Этот достопочтенный, как император, полагает что слишком выделяет тебя, питая к тебе особое расположение, едва ли это выглядит подобающе.
- ….
У Чу Ваньнина было мрачное выражение лица, он сидел в профиль и смотрел в окно, не произнося ни слова.
Золотые лучи, просачивающиеся сквозь бамбуковую занавесь, освещали его тонкое до прозрачности лицо создавая несколько слоев тени. Тасянь Цзюнь пристально посмотрел на него, а затем придвинулся ближе и лег ему на колени.
Чу Ваньнин напряг спину и не глядя на него спросил:
- Тебе не жарко?
- Голос любимой наложницы такой холодный, что спасает от жары, охлаждая.
- …. – Чу Ваньнин наконец опустил голову и окинул его взглядом. Взгляд был холоднее голоса.
Он и правда был в гневе, какой мужчина захочет стать наложницей другого мужчины? А от того, что Сун Цютун назвала его младшей сестрой, Чу Фэй, у него словно рыбья кость застряла в горле, даже уголки глаз покраснели от такого унижения.
Тасянь Цзюнь назначил его наложницей, для того, чтобы дать ему почувствовать, что он ниже женщины. Сюн Цютун действительно его жена, а он, великий, грозный уважаемый бессмертный Бэйдоу, в итоге младший для него, всего лишь младшая жена, наложница.
- Злишься?
- …
- Этот достопочтенный не позволил ей увидеть тебя, так на что ты опять обижаешься?
Тасянь Цзюнь с самого начала еще думал подразнить этого мужчину, но в проблесках вечерней мглы, в последних лучах заходящего солнца, проникающих сквозь бамбуковую занавесь, освещающих лицо Чу Вньнина, Тасянь Цзюнь заметил, что его взгляд такой холодный, такой отчужденный, что только приоткрыл рот и в итоге просто промолчал.
На него вдруг накатила тоска.
Оба так и не вернулись к этому разговору.
По приезду в Учан Тасянь Цзюнь накупил очень много вещей. Фигурные леденцы, цветочный бисквит, ягоды и фрукты в карамели на палочке, бумажные фонари, все, что можно было купить нагружало повозку. Чу Ваньнин, однако только лишь смотрел на оживление снаружи из-за бамбуковой занавеси, нисколько не обращая внимания на это изобилие прекрасных вещей*
*琳琅满目- (драгоценности (редкости) повсюду, куда ни кинешь взор) из книги «Новое изложение рассказов в свете ходящих. Манеры» Лю Ицина (403—444 г.н.э.) писатель и историк
Заметив, что Чу Ваньнин не радуется, Тасянь Цзюнь начал раздражаться.
- Ладно. Сегодня вечером не возвращаемся. – внезапно сказал он, - Остановимся в городе.
Он приказал кучеру найти постоялый двор. Накинув плащ с капюшоном и бамбуковую шляпу на Чу Ваньнина, вместе они вошли внутрь
Гостиничный слуга зевал, но увидев гостей тут же воодушевился. Подавив зевок, он тут же с улыбкой осведомился:
- Господа желают остановиться в гостинице?
- Хотим одну лучшую* комнату.
*комнату на верхнем этаже, они считались лучшими
Хотя лицо Чу Ваньнина было невозможно рассмотреть под низко надвинутой шляпой, однако стать и весь облик указывал на то, что это мужчина и слуга от любопытства даже привстал.
- ..две комнаты. – произнес Чу Ваньнин.
Услышав это, злость, которую всю это время подавлял Тасянь Цзюнь, вырвалась наружу:
- Какие между нами отношения, для чего необходимо снимать две комнаты, чтобы вводить людей в заблуждение?
Если до этого в глазах слуги было еще какое-то сомнение, то теперь он разом все осознал и одеревенел.
Тасянь Цзюнь, заметив это выражение глаз слуги был удовлетворен. Вплоть до того, что даже испытал некую злобную радость. Открыв комнату, он тут же с хода втащил Чу Ваньнина внутрь и еще не закрыв плотно дверь сразу же впился в его губы поцелуем. Губы и язык были торопливо и настойчиво переплетены.
Узор в виде ветвей винограда оплетал окно снаружи, огни во всех домах ярко сияли, однако, этот свет не имел к ним никакого отношения. Он придавил Чу Ваньнина на плетеной кушетке и среди шороха, скрипа и неясных звуков он расслышал как Чу Ваньнин еле слышно выдохнул:
- Мо Жань, зачем все это.
- ….
-Какой в этом смысл для нас?
Эти слова были такими резкими, вплоть до того, что даже сейчас при одном воспоминании у него по-прежнему кольнуло в сердце.
Тасянь Цзюнь открыл глаза.
Он по-прежнему стоял в павильоне Алого лотоса и все эти события давно миновали.
Но, неизвестно почему, перед его глазами вдруг замерцало призрачное видение, в ушах раздался шум ливня, он был словно призрак в темной ночи, заглядывающий в окно гостиницы, украшенное виноградным узором.
Он видел комнату и двух человек, отличие было лишь в том, что снаружи шел сильный дождь, а на кровати царила атмосфера любви.
Он увидел себя самого и Чу Ваньнина на кровати, непрерывно занимающихся любовью. В комнате было темно, однако он мог видеть ясное лицо Чу Ваньнина, затуманенное желанием, его чуть прикрытые глаза и свои собственные, смотрящие на него со смущением и страстью.
В этой иллюзии он пристально, с любовью смотрел на мужчину под собой и умоляюще говорил:
- Сегодня вечером я хочу, чтобы только тебе было хорошо.
Он наклонил голову и стал целовать и сосать хрупкость* Чу Ваньнина и добился своего услышав, как Чу Ваньнин задыхается, зарываясь руками в его черные волосы, стонет – Ах…
*прости, просто не представляю какой эвфемизм подобрать, там буквально написано 脆弱 – хрупкость.
Тасянь Цзюнь вдруг схватился за лоб. Он чувствовал такую боль в голове, словно она сейчас взорвется.
Эти два воспоминания сплелись, они рвали и кусали друг друга, пытаясь одержать победу. Какое из них настоящее? Какое всего лишь плохой сон? Он не понимал и не осмеливался задуматься об этом.
Еле-еле успокоив свое сердце, он, не разбирая дороги* ринулся вон из павильона Алого лотоса.
* 夺路而去- захватить дорогу и уйти- паника, бежать незнамо куда.
Дойдя до плаца У Цзянь*, он остановился перед перилами, вырезанными из белого нефрита, и уставился на необъятный силуэт гор вдали, под ложечкой немного дрожало.
*танец, тренировка с мечом
Что это был за кусочек воспоминания, который смело можно назвать обольстительным?
Неужто и правда это опыт, который пережил Мо Жань в другом мире…
Он опять невольно вспомнил те влажные и покорные глаза Чу Ваньнина. Его шею, запрокинутую на спинку кушетки, его тяжелое дыхание.
Тасянь Цзюнь вдруг сжал перила.
.. Неужели Чу Ваньнин и правда охотно, по доброй воле, лег в кровать с этим отвратительным мастером Мо?!
Непонятно почему, ведь очевидно, что они оба один и тот же человек, пламя гнева вспыхнув, обожгло Тасянь Цзюня, сделав его глаза кроваво красными.
Если это действительно воспоминание того, другого «его», он вдруг ощутил ни с чем несравнимую ненависть, он не хотел с этим смириться.
Почему? С какой стати?
После воскрешения Хуа Биньанем, его, живого трупа, вернувшегося в мир людей, оставили в разрушенном дворце Ушань, один на один с этой тошнотворной кучей мусора и неразберихи.
Когда он в панике прибежал в павильон Алого лотоса, что он там увидел? После того, как духовная сила рассеялась, все лотосы увяли, лепестки яблонь парили в воздухе в совершенно пустом жилище.
И даже мертвого друга не было в лотосовом пруду.
Хуа Биньань выловил его из ада и оживил, но тело Чу Ваньнина уже обратилось в пыль, не осталось ничего, ничего не найти.
Он помнил, что тогда с трудом добрел до берега пруда и низко склонив голову с каменным лицом смотрел на него, а потом присев, коснулся воды пальцами, зачерпнул ее. Такая холодная, холод, пробирающий до костей.
Он невольно задрожал, и вода утекла сквозь пальцы. В изнеможении он осел на землю.
Таким образом он вернулся в мир людей, и что ему осталось?
День за днем он жил, испытывая отвращение к жизни в этом мире, но он был под контролем. Сам себе не хозяин, он не мог нарушать приказы Хуа Биньань.
В последствии, когда Хуа Биньань нащупал след трещины врат жизни и смерти, времени и пространства, но, тем не менее, не сказал ему, кто оставил ее, этот тип с величайшим восторгом прошел через нее в другой мир, оставив Тасянь Цзюня тут тяжело трудиться. А потом, единственным утешением было то, чтобы он, работая, понимал для чего это надо, что Хуа Биньань нашел способ время от времени присылать ему весточку.
Оттуда он узнал, что он сам, часть его души возродилась в том другом мире, он узнавал новости о Ши Мэй, о Сюэ Мэне, о Е Ваньси и Наньгун Сы, давно уже почившими в этом мире.
И он не мог не получать новости о Чу Ваньнине.
Хуа Биньань посылал ему очень короткие письма, берег в них слова словно золото. Тасянь Цзюню тоже совсем не нравился почерк Хуа Биньань, острый, резкий, словно жало скорпиона.
Но эти письма стали для него, живого мертвеца, самой большой надеждой, словно глоток воздуха для человека, тонущего в морских глубинах. Он хранил каждую весточку, когда не приходило новых известий, и всякий раз от этих передаваемых туда-сюда приказов он впадал в тошнотворное отчаяние, он снова и снова сотни раз перечитывал эти иероглифы.
Он, должно быть, чувствовал себя сумасшедшим.
В сумерках слуги подавали ужин, и ему нравилась эта суета. Поэтому, после момента своего возрождения, он всегда приказывал всем придворным собраться на ужин в зале. Он лениво возлежал на мягком троне и смотрел, как они едят, время от времени спрашивая их вкусно ли.
В былые дни Тасянь Цзюнь не любил читать, однако в те годы, когда все вокруг него умерли, долгими ночами напролет ему нечем было заняться, оставалось лишь перелистывать и просматривать бамбуковые дощечки, чтобы разогнать тоску. Он читал и читал, и вдоль и поперек, обдумывая и с радостью скрупулезно разбирая каждое слово*
*咬文嚼字 грызть иероглифы, жевать слова
Например, чтобы предложить съесть кому-то жареный в масле рис, он цветисто мог выразиться:
- Прошу, ради этого достопочтенного вкуси этот раскат весеннего грома.*
*平地一声雷 это метафора крупной счастливой перемены. Само выражение из стихотворения «Радостно летающие иволги» Вэй Чжуана (836-910) (стих про бурное оживление, народ туда сюда толпиться, в общем, как рисовые хлопья жарящиеся в масле, они похожи на приготовление попкорна) и в провинции Шаньси так называют этот хрустящий рис. В общем заумно и высокопарно.
Или, когда он хотел заставить человека жевать шпинат, он говорил:
- Ты попробуй, попробуй эту миску красноклювого зеленого попугая*
* 红嘴绿鹦哥 – идиома для шпината из книги Писателя -революционера Лу Синя 1881 — 1936 «Продолжение романа под шёлковым императорским пологом: Беседа о императоре»: «Но если это шпинат, он может даже рассердиться, потому что это простой, дешевый товар, поэтому в его присутствии называют его не шпинатом, а другим названием, «красноклювый зеленый попугай». Видимо Пирожок намекает, что этим капризным императором был именно Тасянь ))
Заставить неграмотного читать, уже трудное дело, а если этот неграмотный еще и так этим увлечен, вероятно, вывод тут только один: В его жизни нет ни капли других развлечений и поводов для веселья.
Когда оживленный пир был в самом разгаре, прибыл посыльный с новостями:
- Ваше величество, старший мастер вернулся.
- Один?
- Он привел с собой хозяйку Цитадели Тяньинь, госпожу Му. Они говорили, что сначала хотели бы подготовить ритуал жертвоприношения, а после этого надлежащим образом поприветствовать вас.
Тасянь Цзюнь взял с серебряного подноса виноградину с пурпурной шкуркой и с пресным выражением лица проговорил:
- Тогда пусть не торопятся, этот достопочтенный наслаждается отдыхом.
- Кроме того, - продолжил посыльный, Старший мастер сказал, что у него есть серьезный совет для вашего величества.
- Какой?
- Быть осторожным в ближайшее время, в том бренном мире мятеж и «он» несомненно явится.
- …. – взгляд Тасянь Цзюня чуть посветлел, а затем он рассмеялся, - Все ясно, этот достопочтенный все понял.
Конечно же он знал, что «он» может прийти.
Два мира смешались, миллионы беженце, мыкающихся по белу свету, мастер Мо мертв, Пик Сышэн пал, Чу Ваньнин был в одинаковом положении с ним, у него ничего не осталось, кроме как, пожалуй, желания, не щадя своей жизни прийти поквитаться с ним.
Тасянь Цзюнь совсем не боялся. Более того, он тайно, с нетерпением ждал этого.
Стояла глубокая ночь. В императорских покоях было светло. Ярко, как звезды сияли свечи, только в одном зале Ушань было несчетное количество ламп, рассеивающих мрак, превращая его в полярный день.
Тасянь Цзюнь позвал Лю Гуна:
- Иди и вели людям погасить половину свечей.
Было слишком светло, он боялся, что Чу Ваньнину будет трудно незаметно прокрасться, поэтому и ослабил свои меры предосторожности.
Лю Гун пошел выполнять приказ, а он стоял и ждал, пока Лю Гун не придет доложить о выполнении.
- Ваше величество, половина огней потушена.
Тасянь Цзюнь осмотрел внутренний двор, полный тусклого света и был все еще не доволен.
- Потушите все. – подумав, приказал он.
- ...- Лю Гун.
Светильники в зале Ушань гасли один за другим, но в глубине души Тасянь Цзюня мало-помалу светлело. У него было смутное предчувствие, что Чу Ваньнин скоро придет. Этот человек, все так же предпочитающий белые одежды, с лицом полным негодования, с полным ртом раздражающих, надоедливых нравоучений о нравственности и морали, скорее всего еще и желающий отомстить за мастера Мо.
Думая об этом, он чувствовал возбуждение, кончиком языка облизывая ровные белые зубы и губы. В глубине тюлевого полога он оставил всего лишь один светильник на бронзовой подставке в виде переплетающихся ветвей. Этим он дал потерявшему надежду, отчаявшемуся мотыльку Чу Ваньнину свет, чтобы показать, что он здесь, ждет, чтобы он набросился, не щадя своей жизни.
Глубокая ночь. За окном послышался перестук дождевых капель.
Тасянь Цзюнь переоделся в черный с золотым шитьем торжественный шелковый пао, собственноручно привел в порядок кровать расстелив матрас, мягкое покрывало и подушки, осмотрел всю комнату, все еще чувствуя, что чего-то не хватает. Наконец он приказал принеси кувшин выдержанного вина «Белых грушевых цветов» и подогреть на пару.
Этот мужчина, согреваясь вином при всем параде, за тюлевым пологом стоял у подоконника и смотрел на усиливающийся снаружи дождь. Он не призвал Бугуй и даже не собирался.
Наоборот, он, обманывая себя, охраняя вино и согревая постель, при этом как злыдень думал про себя: «Пф, когда Чу Ваньнин придет, непременно заставлю его узнать, как безжалостен меч*!»
*очередная высокопарная цитата явно вычитанная Тасянем где то ((