268. 1 Цитадель Тяньинь. Возвращение в Ушань.

[NIoCHEM1]

Так, опять мой "любимый" секс, я уже не знаю как и чем описывать эти влажные глаза, дырки, простыни и хуи, спасите Разобью на две части.


Проговорив это Тасянь Цзюнь пошевелил пальцем, и маленький демонический дракон обвился еще туже. Лицо Ши Мэй дрогнуло, было очевидно, что ему больно, но он всегда очень дорожил своим достоинством даже сейчас, он напрягался, чтобы изо всех сил стараться поддерживать невозмутимый вид.
- Мо Жань, ты осмелился следить за мной?
Тасянь Цзюнь улыбнулся:
- Интересно, скажи ка мне, есть и в этом мире что-то, что этот достопочтенный не осмелился бы сделать?
- ……….
- Поясню. Сейчас на горе Цзяо рассеянное тело духа демонического дракона Ван Ли слушает только приказы рода Наньгун. – Тасянь Цзюнь искоса взглянул на него, - Ты даже не думаешь, что ты во владениях этого достопочтенного и этот достопочтенный видит, что тебе явно жить надоело.
На висках Ши Мэй вздулись вены и кровь застучала тук-тук, очевидно обиду было не легко снести. Но он и правда не думал, что кровавый контракт с горой Цзяо до сих пор в силе и его можно вот так использовать. И, так как сейчас он был схвачен и связан, он не осмеливался вести себя слишком самоуверенно, ему оставалось лишь ответить:
- Убери от меня это омерзительное нечто и дай мне уйти.
Тасянь Цзюнь молча открыто уставился на то, что сейчас сжимал дух демонического дракона. Посмотрев немного, он криво усмехнувшись произнес:
- Тогда прежде гарантируй, что больше никогда не достанешь при этом достопочтенном это омерзительное нечто.
Уже рассерженный тем, что ему помешали в постельных делах, Ши Мэй, сморщившись спросил:
- Что ты называешь омерзительным?
- То, что связано.
Чу Ваньнин:
- ….
Взглянув на связанного Чу Ваньнина, Тасянь Цзюнь нахмурился и поправил:
- То, что голое.
Чу Ваньнин:
- ….
Слишком много недоразумений, поэтому Таянь Цзюнь просто махнув рукой, подытожил:
- …этот достопочтенный не о тебе говорит.
- Мо Жань, ты действительно такой нелепый. – вставил Ши Мэй
Однако, возвращаясь к делу, он с хладнокровным видом накинул себе на плечи свой легкий пао, а затем, подняв глаза на Мо Жань, сказал:
- Ладно, так сейчас можешь убрать его?
- Не спеши. Сначала выйди отсюда, отойди подальше, дойди до заднего склона и заклинание само спадет. – лениво ответил Тасянь Цзюнь, - Но этот достопочтенный напоминает тебе, что если в следующий раз ты снова задумаешь распускать руки в отношении людей этого достопочтенного…. Оно уже очень хорошо знакомо с твоим запахом и даже если ты будешь вне горы Цзяо, оно сможет догнать и задушить тебя.
Люди в законах подлости не имеют себе равных, а Тасянь Цзюнь одиноко возвышался в этом на самой вершине*, никто не мог с ним сравниться.
* 高处不胜寒 – на высоте холодно, то есть человек так высок по положению, что стоит там в одиночестве
Ши Мэй в ярости вышел.
В комнате снова остались лишь владыка и уважаемый бессмертный Юйхен, вдвоем.
Тасянь Цзюнь подошел и протянул руку…
И только потом заметил, что глаза Чу Ваньнина, явно смотревшие остро и враждебно, были и немного влажными. Он протянул руку и, наверное, это напомнило Чу Ваньнину годы заключения, ему в голову тотчас же пришло, что его сейчас будут мучить, поэтому он мгновенно напрягся.
- ….- Тасянь Цзюнь про себя чуть вздохнул, он сам не понимал, почему в этот момент его сердце стало таким мягким.
Вытянув руку, он всего лишь коснулся лба Чу Ваньнина.
- Уже не такой горячий. – на лице Тасянь Цзюнь не отразилось никаких эмоций, - Как человек он отброс, но лекарство и правда не плохое.
Помолчав, он холодно добавил:
- Больше я не допущу, чтобы та мерзкая тварь позорила тебя. Ты человек этого достопочтенного и никому не дозволено донимать тебя. Ты можешь быть абсолютно спокоен.
Он еще не знал, что в данный момент Ши Мэй стер часть памяти Чу Ваньнина и он временно ментально вернулся в их предыдущую жизнь именно поэтому он не понял, почему его слова привели Чу Ваньнина в такое смятение.
Мо Жань вдруг назвал Ши Мей мерзкой тварью….
Тасянь Цзюнь не обратил внимания на выражение лица Чу Ванина, на самом деле он вообще избегал прямо смотреть на него. Зная самого себя, он понимал, что если он посмотрит на эту картину перед собой, то, возможно, не сможет себя контролировать. Но из-за теперешнего состояния Чу Ваньнина, если он опять это сделает, тому будет трудно выдержать.
Если бы это произошло в прошлом, он, вероятно, не испытывал бы жалости.
Но он был один, в другом мире, один как перст, жить или умереть он не мог распоряжаться. Он только и мог, что существовать как ходячий труп.
Когда он снова увидел Чу Ваньнина, в его ледяном сердце появилось крошечное неясное теплое чувство. Именно из-за этого приятного ощущения он не был сейчас таким раздраженным и вспыльчивым как раньше.
Он развязал веревки на Чу Ваньнине и увидев ярко алые следы от них на запястьях, машинально начал их успокаивающе поглаживать. Но, вслед за этим, осознав, что он делает, тотчас же прекратил.
Он правда не понимал, что с ним происходит.
Вскоре заклинание Ши Мэй, запутывающее память, начало ослабевать и поэтому выражение глаз Чу Ваньнина становилось рассеянным, но находясь до сих пор в этом причудливой иллюзии с окончательно посеревшим лицом, преодолевая нестерпимую головную боль, он пробормотал:
- Мо Жань…
-…
- Он вернулся.
И было больше не важно, очнулся он или до сих пор находился в иллюзии, ведь его многолетнее заветное желание, хранимое в душе, сбылось.
Чу Ваньнин почти хрипел:
- Поэтому… не надо больше ненависти.
Тасянь Цзюнь смотрел на него.
Пожалуй, понимая, что этот сон сейчас кончится, Чу Ваньнин, закрыв глаза, вытянул руку с красной отметиной, которая еще не исчезла и погладил Тасянь Цзюнь по щеке:
- Образумься.
В глубине души похоже что-то обрушилось, Тасянь Цзюнь не моргая уставился на него. Какое-то понимание всплывало на его рассеянном лице, подобно огромному, белому как снег, облаку дыма.
Чу Ваньнин нахмурился, у него перехватывало дыхание.
- Не иди больше этой дорогой, вернись… не иди дальше. –обе руки он положил на щеки Тасянь Цзюнь. То всплывая, то погружаясь обе жизни уважаемого бессмертного Юйхена, смотря на давно уже умершего и превратившегося в живой труп – Тасянь Цзюня, обе их жизни, обе жизни были уже разрушены. Голос Чу Ваньнина звучал глухо, - Мо Жань, почему твое лицо такое холодное…
Холодное, что кажется почти льдом.
Если бы я мог, я хотел бы стать свечой, чтобы суровой долгой зимней ночью, в непроглядном мраке, на развилке ты обернулся. Я хотел бы гореть всю жизнь, освещая твой путь домой.
Но почему ты такой холодный…
Я не знаю, сколько я еще смогу гореть, если у меня иссякнут силы, сгорю дотла, если я погасну, ты так же один будешь брести в ночном холодном мраке, не вернувшись домой, что же тогда делать?
Пальцы Чу Ваньнина чуть задрожали, он закрыл глаза.
Он всю жизнь был одинок, ни родных, ни друзей, он сам не боялся уйти.
Вот только он чувствовал себя виноватым, думая, что, возможно, не сможет согреть и без того холодное сердце Мо Жаня, даже если сожжет все тепло своей жизни. Думал, что если он погаснет, этот юноша даже если в один прекрасный день захочет повернуть назад, то уже не сможет отыскать обратной дороги и поэтому он должен продолжать жить дальше.
Еще один день, это уже хорошо.
Может быть завтра лед исчезнет.
Этот мужчина именно тогда может повернуть назад, и сможет выйти из бесконечно долгой ночи и пойти туда, где горит огонек.
В следующие несколько дней из-за остаточного влияния заклинания Ши Мэй, да еще и по причине того, что память двух жизней будоражила Чу Ваньнина, в эти дни он мало бодрствовал, все больше спал. И всякий раз, когда он просыпался, его дух был очень рассеян, узнавание и понимание вещей тоже раздроблено, он никак не мог собраться.
После того, как Тасянь Цзюнь понял все эти обстоятельства, он почувствовал, что не нужно ни о чем волноваться, Чу Ваньнин теперь был дурачком и его легко было обманывать. Если безжалостно третировать его в первый день, то на следующий, открыв глаза, он вряд ли сможет вспомнить эти события. В добавок ко всему, по сколько память его была повреждена, Чу Ваньнин сам считал, что находиться во сне, поэтому он был менее осторожен, по сравнению с обычными днями…
Острые кошачьи когти, конечно, интересны, но и спящий молочный кругляш, клубок белоснежного котенка, тоже был довольно редким зрелищем.
Нужно было признать, он считал, что Хуа Биньань сделал не такое плохое дело.
- Сегодня ты вспомнил что-то еще? - непременно каждый день с утра он задавал этот вопрос только что проснувшемуся Чу Ваньнину.
Чу Ваньнин, нахмурившись неизменно отвечал вопросом:
- Что?
Он с редкостным терпением неутомимо повторял:
- Воспоминания остановились все еще на прошлой жизни, после нашей свадьбы или уже на другой дате?
И тогда, он чаще всего опять видел смущенное лицо Чу Ваньнина и слышал одно предложение, сказанное хмурым тоном:
- Мо Вэйюй, ты опять сходишь с ума?
Не очень приятные речи, и в прошлой жизни за них, он непременно дал бы пощечину.
Тасянь Цзюнь и теперь давал ему пощечину, но очень легко и медленно, а второй же рукой вдогонку скорее обмахивал другую щеку и это скорее походило, что он брал лицо Чу Ваньнина в обе руки.
Он тихонько фыркал и в глазах у него отражалось полное удовлетворение:
- Вот и хорошо. Будет замечательно, если так все и продолжиться.
Он по-настоящему очень не хотел, чтобы Чу Ваньнин вспоминал эту жизнь. Он очень не хотел, чтобы он вспоминал того мастера Мо Вэйюй. Только и нужно, чтобы Чу Ваньнин продолжал быть таким запутанным и именно так они как будто могли вернуться в то время, во дворец Ушань, и несмотря на то, что Чу Ваньнин ненавидел его, они все еще могли проводить вместе дни и ночи.
Его Учитель, его Ваньнин, был только его.
Хуа Биньань смеялся над ним:
- Сам пьешь свой собственный уксус, в душе ты хуже ревнивой женушки.
Пью уксус?*
* пить уксус- ревновать
Тасянь Цзюнь считал, что это не так. Пусть даже это всего лишь домашняя скотина, но если она сопровождает тебя достаточно долго, то в тебе рождается нечто похожее на «привычку».
Только и всего.
В этот ясный солнечный день на горе Цзяо, Тасянь Цзюнь в обед заставил Чу Ваньнина отдыхать с собой под цветущим мандариновым деревом. Он посмотрел на ветки все усыпанные благоухающими белыми цветами и томно вздохнул:
- Не хватает немного изящества, если бы это была яблоня, было бы лучше.
Сознание Чу Ваньнина было смутным, он все еще полагал, что он находится в каком-то очень долгом сне.
Поэтому ответил:
- Ты человек в моем сне, почему ты даже здесь такой привередливый?
Тасянь Цзюнь откинулся на луговую траву и перекатившись, положил голову на его колени. Встретившись с ним взглядом, Тасянь Цзюнь проговорил:
- Как и всегда. Да, кстати этот достопочтенный голоден, когда вернемся, давай ты сваришь этому достопочтенному пиалу жидкой каши.
- ……..
- Я хочу с яйцом* и постным мясом. Яйцо чтоб не было переварено, каша не должна быть слишком густой, а мясо чуть-чуть поварить и готово. Ты сможешь сделать? Я учил тебя этому много раз.
*蛋花- яичный цветок, это когда сырое яйцо разбивают в бульон и мешают, получаются такие хлопья яйца в супе.
Чу Ваньнин сначала не хотел никуда идти, однако его ученик упорно тянул за собой всеми способами, кнутом и пряником, докучал изо всех сил и не было никакого выхода. В конце концов только и осталось, что идти вместе с ним на кухню на женской половине в зале жертвоприношений.
Дрова горели, рис был тщательно промыт, а вода начинала закипать. Тасянь Цзюнь сидел сбоку у стола и подпирая щеку рукой, наблюдал сцену с нервничающим и беспомощным видом Чу Ваньнина.
Вот только, к счастью, сам Чу Ваньнин считал, что это все сон, поэтому и не думал тратить много сил на сопротивление.
Что же до Тасянь Цзюнь, он знал, что этот сон в конце концов может разбиться, поэтому дорожил этими событиями больше, чем когда-либо прежде.
Вода кипела и из-под деревянной крышки уже разносился аромат мяса.
Тасянь Цзюнь поменял положение, он положил голову на сложенные под подбородком руки. Он чувствовал, что хочет много что сказать Чу Ваньнину, но одновременно думал, что что-то говорить сейчас бессмысленно, да и вообще бесполезно.
В итоге он, пытаясь заговорить, низко и лениво произнес лишь:
- Эй.
- А?
Что сказать?
В конце концов он и сам не знал, поэтому придумал на ходу и серьезно произнес:
- Посолить не забудь.
- … уже.
- Тогда попробуй на вкус, соленый или еще пресный.
- ……..
В черных с фиолетовым отливом глазах Тасянь Цзюнь промелькнула насмешка и он беспечно проговорил:
- И не надейся засолить этого достопочтенного до смерти. – проговорив, он встал и подошел к Чу Ваньнину сзади. Бросив взгляд в сторону горшка, он внезапно поднял руки и обнял со спины это теплое тело.
Он потерся за ухом Чу Ваньнина и, опустив ресницы сказал:
- Этот достопочтенный все еще хочет изводить тебя всю жизнь.
- Мо Вэйюй…
Почувствовав, что Чу Ваньнин одеревенел, Тасянь Цзюнь обнял его еще крепче и не сдержавшись, наклонился и поцеловал его в шею, его длинные ресницы затрепетали:
- Что ты делаешь? Этот достопочтенный так долго учил тебя этому мастерству, варить кашу, а ты даже не желаешь сварить для этого достопочтенного одну пиалу каши?
Чу Ваньнин был настолько поражен этой разбойничьей, бандитской логикой, что ему нечего было сказать. С большим трудом он наконец придумал жесткую фразу, чтобы оспорить ее, но не успел озвучить, даже звука не удалось произнести, как Тасянь Цзюнь приблизившись накрепко запечатал его губы своими.
Он держал в руках потерянное и снова обретенное свое пламя, он снова вернулся в весеннюю цветущую пору в людском мире.
Посреди буден*, в ароматах дыма очага, он, живой мертвец, тело без огня, от души, без стеснения целовал Чу Ваньнина, ледяные губы переплетались с теплыми.
*柴米油盐 – дрова и рис, масло и соль- означает повседневность, будни
Его Учитель, его Ваньнин, его Чу Фэй.
Никто не отнимет, никому никогда не отдаст.
Поцелуй становился все жарче, у Тасянь Цзюнь мутилось в голове, обхватив человека, он придавил его к краю стола, одновременно, как в прошлом, снова и снова целуя уже припухшие губы и в то же время снимая одежду с Чу Ваньнина.