247. Гора Лунсюэ. Письма*

[NIoCHEM1]

* 鸿雁 дословно – гусь сухонос. Это расхожая метафора переписки, раньше для отправления писем использовали не только голубей, но и перелетных птиц. Кроме того, в 56 томе «Биография Су Цзянь» Хань Шу есть история о том, как подобное письмо, привязанное к лапе гуся, повлияло на решение императора.

Чу Ваньнин лежал на кровати, в голове стоял туман, сознание временами то прояснялось, то опять размывалось.
До него смутно доносились обрывки перепалки двух людей, как будто ссорились Ши Мэй и Мо Жань, но позже брань стихла и в ушах раздавался лишь свист ветра.
Позже, он ощутил словно лежит на теплой и мягкой постели, и некто поблизости разговаривает с кем-то. Прерывистый звук голоса доносился словно через безбрежный океан, он не мог его четко расслышать. Всего лишь изредка проносились два-три слова или фраза, что-то о прошлой жизни, что-то о учителе - он смутно чувствовал, что это, кажется, был голос Ши Мэй, но у него не было сил анализировать это. Эти фразы очень скоро, подобно дымке на заре, рассеялись и пропали.
Его воспоминания мало-помалу дополнялись, становились ярче и отчетливее. Воспоминания предыдущей жизни, были словно дождь, наполняющий реку, в конце концов несущуюся в океан.
Сперва ему приснилась уединенная дальняя веранда, та самая, вокруг павильона Алого лотоса на Пике Сышэн. Она была полностью скрыта за переплетенными ветвями вьющихся растений. Ветер сдувал душистые снежинки* и они парили в воздухе. Вокруг все было наполнено благоуханием весенних цветов.
*опадающие лепестки цветов
Он сидел на веранде за каменным столом и писал письмо.
Правда отослать это письмо было невозможно, Тасянь Цзюнь не позволял ему общаться с кем-то. Он так же не разрешал ему держать голубей или любое другое животное. Даже снаружи вокруг павильона Алого лотоса плотным слоем были наложены бесчисленные заглушающие звук заклинания.
Но, Чу Ваньнин, все же писал.
Очень одинокий человек, где-то на краю мира, вероятно так и проведет до конца всю свою жизнь.
Было бы ложью сказать, что ему не было тоскливо.
В письме Сюэ Мэну не было ничего особенного, он только лишь спрашивал о том, как обстоят дела в последнее время, все ли благополучно, спрашивал, что изменилось за это время, как там старые друзья.
Вот только на самом деле не было никаких старых друзей.
Потому как это письмо писалось медленно, после обеда, в нем было не так уж много содержания. Дописывая его, Чу Ваньнин потерявшись в мыслях, вспомнил о тех мирных днях, когда все трое его ученика были рядом. Как он сам обучал их держать в руке кисть, писать стихи, рисовать.
Сюэ Мэн и Ши Мэй все схватывали на лету и только Мо Жань один иероглиф мог писать три раза и все неправильно, его нужно было учить собственноручно, тогда только получалось.
Что же они тогда проходили?
Чу Ваньнин погрузился в воспоминания, пока тушь с кисть медленно ложилась на сюаньченскую бумагу*
*бумага для живописи и каллиграфии из рисовой соломы или бамбука
Сначала он писал - «Тело подобно дереву бодхи, а сердце чистому зеркалу», после этого - «Жизнь человека как корень не имеющий опоры, она носится по ветру словно пыль посреди межи»* - один росчерк, линия, педантично и аккуратно.
*Стихи Шэньсю из сборника «修行偈颂». Шэньсю (606-706) был первым патриархом чань -буддизма, в основном продвигал дзэн на северных территориях
*Строка из «Двенадцать разных стихотворений. Часть первая» Тао Юаньмина времен династий Вэй и Цзинь
Писал ли он книгу или просто письмо, его иероглифы всегда были четкими и образцово прямыми. Он боялся, что другой человек, прочитав, может не понять их, а также боялся, что ученики, повторяя за ним, могут научиться неправильно.
Иероглифы подобны человеку, их костяк был чрезвычайно надменный.*
*основа человека, стать - высокомерный, заносчивый
Он писал «где вы, старый друг», писал «вы за широкими морями, за горами»*
*Стихотворение «Дождь стих, смотрю за грани облаков…» литератора Лю Юн (987-1053) Династия Тан.
1)Полный перевод в конце, очень печальный, сердце рвет
Позже, эоловый ветер уронил на письма опавшие лепестки глицинии, в момент превратив письмо в разноцветную акварель, бумагу хуаньхуа* и ему было жаль их смахнуть. Он смотрел на бледный, великолепный пурпур и кончик кисти неспешно кружился. Он писал «проснуться в этом мире, смотреть на моросящий дождь, мир все такой же как прежде, нежный и юный»*
*浣花紙 -Сюэ Тао (около 759–834 гг.) — известная поэтесса династии Тан. Она сама изготавливала бумагу, используя кору дерева гибискус в качестве сырья, добавляя сок гибискуса, чтобы получить размытый малиновый цвет, иногда в ней остаются части лепестков, листьев. Бумага хуаньхуа, выглядит как размытый очень бледный акварельный рисунок на бумаге.
*Из: Поэма «Сяояоюй» из игры «Легенда о мече и феерической четверке». Я поняла так, что это современные стихи с закосом под классическую поэзию
Обычные, ровные и ломаные тоны в пятисловных стихах.
Я буду подобен звезде, а господин подобен луне, каждую ночь мы будем вместе ясными бликами на воде *
* Из стихотворения《车遥遥篇》(дорожные заметки) Фань Чэнда , (1126 —1193) — китайский государственный деятель, учёный и поэт времен династии Сун. Эта фраза также используется и сейчас как очень романтичное признание, например на открытке на день влюбленных.
Он писал и писал и его взгляд все больше смягчался, казалось, он опять вернулся в прошлое, в то мирное и прекрасное время.
Поднялся ветер и зашуршал листьями бумаги, он не прижал их как следует грузом, и они разлетелись по ветру. В послеполуденном, пестром, нежном солнечном свете они, перепутанные, были разбросаны повсюду.
Чу Ваньнин отложил кисть и, вздохнув, принялся собирать эти письма и стихи.
Один за другим, они опускались на лужайку, каменные ступеньки, меж опавших лепестков и увядшей травы. Он как раз потянулся подобрать один лист, унесенный ветром на благоухающие опавшие цветы.
Вдруг длинная, ладная с четко очерченными суставами кисть руки возникла перед его взглядом, подбирая тот лист, за которым он потянулся, чтобы поднять.
- Что ты пишешь?
Чу Ваньнин замер, выпрямился. Перед ним стоял красивый стройный и высокий мужчина. Это был неизвестно когда пришедший в павильон Алого лотоса, Тасянь Цзюнь, Мо Вэйюй.
- …не важно. – ответил Чу Ваньнин.
Мо Жань был одет в черный, расшитый золотом пао, на голове его был венец с девятью нитями жемчуга. На длинном бледном пальце все еще было надето яркое кольцо «чешуя дракона», было понятно, что он только что пришел с императорского зала. Он холодно окинул взглядом Чу Ваньнина, а после, расправив бумагу хуаньхуа, прочитал вслух несколько отрывков и тут же прищурился.
- Читая это письмо, считай, что видишь меня лично, мое счастливое лицо ….*
*見信如晤，展信舒顏 – Раньше, довольно обычное заглавие для письма другу, родственнику, близкому человеку.
Чуть помолчав, он поднял взгляд:
- Что это значит?
- Не важно, что это значит. - твердо ответил Чу Ваньнин и потянулся за письмом, но Мо Жань, просто подняв руку, остановил его.
- Нет. – сказал он, - Что ты так напрягся? – проговорив эту фразу, он снова внимательно посмотрел на письмо. Его взгляд выхватил несколько строк, и он хладнокровно произнес, - Ооо, ты пишешь Сюэ Мэну?
- Просто разминаю руку, - Чу Ваньнин не хотел никого в это впутывать, поэтому добавил, - Я не собирался отправлять его.
- У тебя и нет возможности отправить его, - холодно усмехнулся Мо Жань.
Чу Ваньнину нечего было ему сказать, поэтому он развернулся и пошел обратно к столу, чтобы собрать чернила, кисти, бумагу и тушечницу. Неожиданно Тасянь Цзюнь последовал за ним, взмахнув черным с золотом рукавом пао он прижали лист бумаги, который Чу Ваньнин хотел свернуть.
Фениксовые глаза поднявшись, встретились с хмурым бледным лицом Тасянь Цзюнь.
- …..
Ну конечно, он хотел этот лист, и он отдал ему.
Тогда, убрав руку, он взялся за другой, но Мо Жань опять и этот придавил, не отдавая.
Так и продолжалось, он брался за лист, Мо Жань не давал ему его взять, другой, третий, в конце концов, Чу Ваньнин не выдержал. Он не разбирался в странностях этого человека, да к тому же зачем учувствовать в этом безумии. Он поднял взгляд и мрачно произнес:
- Чего ты хочешь?
- Что значит «Читая это письмо, считай, что видишь меня лично, мое счастливое лицо»? – из глубины глаз поднялась тьма, губы чуть приоткрылись, - Объясни.
Цветущие ветви и листья на лозах колыхались, в этой пестрой мешанине света и тени Чу Ваньнин вдруг невольно подумал о том годе, когда Мо Жань только-только поклонился ему. Его улыбка и ласковая речь, все это было таким теплым и нежным. Улыбнувшись, он почтительно спросил его:
- Учитель, что означает «Тело подобно дереву бодхи, а сердце чистому зеркалу»? Учитель, вы можете научить меня?
А сейчас прямо противоположное, властное и агрессивное поведение Тасянь Цзюнь отдалось в сердце Чу Ваньнина глухой болью. Он опустил голову и больше не возвращаясь к разговору, закрыл глаза.
Он не издал ни звука и Мо Жань начал постепенно мрачнеть. Молча, он взял со стола эти письма и страница за страницей прочел все. Чем дальше он смотрел, тем все больше и опаснее прищуривались его глаза. В задумчивости он бормотал вслух. Этот мужчина, способный лишь провозгласить девиз правления как «цзиба» , стоял у каменного стола и ломал голову в попытках понять литературные красивые фразы.
К концу он с злобным видом смахнул всю стопку писем вниз и равнодушно поднял взгляд.
- Чу Ваньнин, ты скучаешь по нему.
- …нет.
Он не желал с ним связываться. Он решительно отвернулся, собираясь уйти, но не успел сделать и двух шагов, как его тут же остановили. Раздраженно и грубо его с силой схватили за подбородок, небо и земля закружилась перед глазами и внезапно его уже толкнули на каменный столик.
Сила руки Мо Жань была на столько свирепа, что мгновенно на щеках Чу Ваньнина налились багровые синяки.
Солнечный свет просвечивал, разбрызгиваясь, сквозь вьющиеся лозы, светя прямо в глаза Чу Ваньнину. В этих глазах отражалось сумасшедшее, перекошенное лицо Тасянь Цзюнь
Красивое и бледное.
Страстное.
Грязный, глупый Тасянь Цзюнь, не знающий как пишется слово «стыд»*, без всякого стеснения* тут же начал разрывать одежду на Чу Ваньнине. Если и существовала возможность как то уклониться от того, чтобы тебя толкнули на каменный стол, то разрывания одежды избежать уже было нельзя. Чу Ваньнин был почти в ярости, он низко закричал:
- Мо Вэйюй…. !
Этот полный гнева и разочарования вопль ничуть не погасил внутренний огонь Мо Жань, наоборот, он упал как масло для розжига огня распаляя еще больше бушующее пламя.
Когда он внезапно с силой вошел, Чу Ваньнин лишь почувствовал невыносимую боль.
Он не хотел касаться спины Мо Жань, лишь только судорожно схватился за край стола, задыхаясь низко проговорив:
- Мерзкое животное …
Глаза Мо Жань заволокло похотью, впрочем, он даже не отреагировал на эту пару слов «мерзкое животное», наоборот, с затаенной печалью сказал:
- Ясно, ты не объяснишь. На самом деле и не нужно тебя просить. Теперь ты не можешь считаться наставником этого достопочтенного.
Его движения были яростными и жестокими, он всего на всего только и искал собственного удовольствия и комфорта, ощущения и переживания Чу Ваньнина тут были нисколько не важны.
- Ваньнин, кем ты можешь считаться сейчас? – он почти заскрежетал зубами, - Ты не более чем
побочная наложница*. Мясо для императора* …. раздвинь ноги шире для этого достопочтенного.
*侧妃 (цэ фей)- наложница во дворце, которая находится на один уровень ниже старшей наложницы.
* 禁臠- запретный плод, лучшая пища только для императора
Не выходя, Мо Жань перевернул его. Все полностью, бумага и тушь, письменные принадлежности, все перемешалось, кисть упала на землю. Чу Ваньнин был придавлен к краю стола, его тело внизу без остановки подвергалось мучениям, перед глазами безбрежное, бесконечное беспределье.
Он смотрел на те слова и фразы, смотрел на росчерки пера и черточки.
Тело подобно дереву бодхи, а сердце чистому зеркалу…..
Где вы, старый друг?
Море широко…горы далеко…
Слова разрывали сердце
Перед глазами то время, юный Мо Жань улыбается ему. Черные как смоль ресницы нежные как перья, едва заметно дрожат, словно черные мотыльки на цветах.
Над ухом, ероша волосы на висках часто и низко дыша Тасянь Цзюнь, унижал и оскорблял его хрипло приговаривая:
- Чу Ваньнин… ха, наложница Чу этого достопочтенного, оказывается ты все еще можешь думать о другом человеке?
- Что это за я буду подобен звезде, а господин подобен луне, каждую ночь мы будем вместе ясными бликами на воде, - в его голосе звучали убийственные нотки - Ты думаешь, я действительно совсем ничего не понимаю?
Чу Ваньнин, сцепив зубы, лежал ничком на столе. Его тело кусали, щипали, оно было во влажных красных метках, но фениксовые глаза были непреклонными и резкими:
- Ты не понимаешь.
Прекрасно зная, что в ответ на эти слова с ним будут обращаться еще жестче, он все также упрямо держался своих слов, ты не поймешь.
Ты не поймешь, кто такой старый друг. Ты не поймешь почему в итоге широко море и далеки горы.
Ты не сможешь понять, кто этот господин и на кого указывает луна.
Ты… не сможешь понять.
После этой нелепости Мо Жань наконец отпустил его.
Одежда Чу Ваньнина была в беспорядке. Она лежала на опавших цветах глицинии, среди стихов, кисти и туши. Уголки его глаз были красными, словно пальцы, окрашенные в кармин, когда отщипывали лепестки примулы, имели прелестный оттенок.
Губы все искусаны и окровавлены.
Он поднялся и медленно начал одеваться… так долго находился под арестом и это поначалу проникнув в душу резало, до кости, теперь же стало духовной смертью, полным разочарованием, без надежды.
Его духовное ядро было уничтожено, что еще он мог сделать? Так называемое достоинство позволяло, не более того как уладить все после случившегося. Во всяком случае он упрямо, сам, надевал одежду, не желая воспользоваться чужими руками.
Все то время, пока он это делал, Мо Жань сидел на краю стола, держа написанные им письма, читая одно за другим.
Просматривая то, где говорилось о человеке смотрящим на моросящий дождь, его рука чуть замедлилась. Однако через мгновение он сложил тот лист бумаги и после забирая его с собой насмешливо проговорил:
- Костяк совершенно уже размяк, а вот почерк все такой же, по-прежнему выдающийся.
Он засунул стопку писем за лацкан пао и встал.
Легкий ветерок раздувал полы его одежд. По черному платью и венцу струилась великолепная золотая узорная вышивка.
- Идем.
Чу Ваньнин не отозвался.
Мо Жань покосился на него. Тень от глицинии оттеняла его черные глаза и они стали еще глубже.
- Простите, что не провожаю этого достопочтенного?
Струилась тень от деревьев, голос Чу Ваньнина был низким и хриплым. Он медленно проговорил лишь одну фразу:
- Я когда-то уже учил тебя этому.
- Что? – Мо Жань остолбенел.
- «Читая это письмо, считай, что видишь меня лично, мое счастливое лицо» - сказав это, он наконец поднял ресницы и бросил на этого человека, поднявшегося до таких духовных высот, один взгляд, - Я учил тебя это писать, ты и правда забыл.
- Ты учил меня писать это? – Мо Жань нахмурился. Теперь он вовсе и не думал насмехаться над Чу Ваньнином, глядя на него, он действительно и не думал об этом.
Собираясь вот-вот уходить, человек опять остановился.
- Когда это было? – спросил Мо Жань.
Чу Ваньнин взглянул на него и ответил:
- Очень давно.
Сказав это, он тут же повернулся и направился во внутренние покои павильона Алого лотоса.
Мо Жань в растерянности остался н том же месте. Он не уходил и не вошёл. Чу Ваньнин в окно увидел краем глаза, что он опять вернулся к столу и взяв придавленные грузом, оставшиеся на столе письма, просматривал всю стопку.
Чу Ваньнин закрыл окно.
В тот же день, вечером, из-за того, что его так мучили, а он не понимал и не знал, что после всего следует хорошо обмыться, он почувствовал озноб.
Собственно, это было не так и важно, он предполагал, что Мо Жань не узнает. Однако, в тот день, неизвестно по какому поводу, он слышал, как говорил господин Лю, что Сун Цютун приготовила миску чаошоу и непонятно почему это вызвало ярость у Тасянь Цзюнь. Он не только не остался на ночь в покоях императрицы, но даже не ужинал, а тут же удалился, хлопнув дверью.
Когда наступила глубокая ночь, начался ливень. В это время в павильон Алого лотоса пришел человек.
- Сообщение от его величества. Просим наставника Чу проследовать в личные покои императора.
Эти люди из личной свиты весьма ясно представляли об истинных отношениях между Чу Ваньнином и Мо Жань и при этом Мо Жань все равно требовал называть его наставником.
Если отрицать эту истину и было проблеском доброты, все равно это было унизительно и зло.
Чу Ваньнин чувствовал себя очень плохо, его лицо было совершенно серым и он мрачно ответил:
- Не пойду.
- Но его величество…
- Ничего не случиться, я не пойду.
- …………..
Лечь в постель с болеющим человеком, естественно, вовсе не интересное занятие. Раньше, в то время, когда ему особенно нездоровилось, Мо Жань тоже в основном никогда не домогался и не принуждал его ни к чему.
Но, однако вскоре, тот отосланный слуга вернулся опять. Войдя в павильон Алого лотоса, он поклонился сильно кашляющему Чу Ваньнину и после этого, с равнодушным видом проговорил:
- Сообщение от его величества. Легкое недомогание - это не большая болезнь, просим наставника отправиться во дворец Ушань, прислуживать при отправлении ко сну.




Стихи
1) "Дождь стих, смотрю за грани облаков…"
Дождь стих, смотрю за грани облаков,
грущу у балюстрады,
осенний вид простерся далеко,
нисходит предвечерняя прохлада.
Прав был Сун Юй: как осень безотрадна!
По ряске ветерок бежит легко,
луна бледна, желтеет лист платана,
и в сердце - рана.
Друзей уж нет со мной,
лишь дымка над водой.

Забыть ли мне
те сборища - стихи, вино –
при ослепительной луне?
Все это было так давно!
Вы за морями, за горами,
так где же встретимся мы с вами?
Исчезла птаха, долго нет вестей,
уж вечер, тщетно льстить себя возвратом.
Смотрю мрачней,
надрывен крик гусей,
и долго-долго жду заката.
Перевод : Торопцев С.А (мелодия "Юйхуде - Нефритовая бабочка")