читать дальше
Мо Жань бездумно, одеревенело слушал.
Он уже не кричал. Он просто сидел на прежнем месте невидящим взглядом уставившись в пустоту.
- В начале все шло очень гладко, но, в тот период времени на нижней границе мира культивации произошел серьезные небесный раскол и беженцы, голодающие, умершие от голода, были теперь повсюду.
Перед глазами опять посветлело. И верно, первый месяц зимы, со свинцово серого неба падал мелкий снег. Извилистая горная дорога медленно возникла перед глазами Мо Жань. Дорогу, покрытую инеем, накрывало только что выпавшим снегом, на ней еще были видны переплетающиеся вдоль и поперек следы от повозок.
- Я не мог и предвидеть, что однажды, встретим умирающего от голода ребенка, на обратном пути после того, как мы с ним у подножья горы собирали духовные камни.
Мо Жань смотрел все так же безучастно.
Чу Ваньнин вместе с Хуайцзуй появились на горной дороге. За спиной Чу Ваньнин нес дряхлую плетенную корзину, нагруженную камнями с духовной силой, на плечи был наброшен теплый плащ с капюшоном. Он шел рядом с Хуайцзуй.
- Учитель, - в одно мгновение шаги Чу Ваньнина замерли. Повернувшись, он вглядывался в небрежный пучок сена на откосе, - Там как будто есть кто-то?
- Пойдем посмотрим.
Оба человека подошли ближе. Чу Ваньнин тонкой белой рукой разворошил траву и испуганно широко распахнул свои раскосые глаза:
- Тут маленький ребенок…
Он тут же повернулся:
- Учитель, иди сюда, скорее взгляни на него. Что с ним случилось?
Что случилось?
И Хуайцзуй и Мо Жань с одного взгляда сразу могли разглядеть.
Этот ребенок был грязным и вонючим, в ветхих легких лохмотьях, таких рваных, что если их снять, то больше их уже будет невозможно надеть, одни нитки да дыры. Нехорошо так говорить, но псы при храме, питавшиеся гнилыми объедками, жили намного достойнее этого ребёнка.
Если бы этот ребенок не стонал и вздыхал, чуть дыша, его никто бы не отличил от падали.
Что случилось? Что еще могло случиться.
Каждый раз в больших бедствиях человеческие возможности такие жалкие и ничтожные, не говоря уж о том, что один ребенок умрет, его еще и могут съесть, это не такое уж и редкое дело.
И только лишь выросший в монастыре Чу Ваньнин, мог в растерянности и ужасе, задать такой глупый вопрос.
Хуайцзуй сказал, нахмурившись:
- Не волнуйся об этом, давай, возвращайся. Я сам проверю.
Чу Ваньнин, доверявший Учителю, немедленно послушно поднялся, но, не успел он отойти, как в полу плаща вцепилась маленькая грязная рука.
Эта рука была такой слабой, что сила, с которой она потянула за полу, была равна царапанью маленького недавно родившегося щенка.
Чу Ваньнин наклонил голову и еле разглядел в этой грязи, маленькое чумазое лицо.
Звук голоса этого ребенка был тише комариного писка, словно летящие по воздуху хлопья снега могли раздавив, уничтожить его.
- Рис…
Чу Ваньнин так испугался, что не сразу понял:
- Что?
- …рис…- всхлипнул ребенок. На полностью черном лице были видны только белки глаз. Дрожа, он торопливо сделал движение рукой, словно сгребает еду и скорбно добавил – Есть…
За пределами этой сцены о Жань моргнул, наполовину придя в себя.
Однако его мозг был все еще парализован, он не мог отреагировать быстро и только лишь в душе было смутное ощущение, что эта сцена ему уже знакома, казалось он где-то ее уже видел.
Он оцепенело вглядывался.
Чу Ваньнин в этом воспоминании тоже застыл.
В панике он распахнул свои глаза, в конце концов до него начало доходить, что происходит. До этого, он был застигнут врасплох и ничего не понимал. Немыслимо. А затем бестолково засуетился, его сердце словно грело огнем.
Он ведь знал лишь, что в людском мире царит романтика, прекрасные пейзажи, беседы о прекрасном*, однако никогда не встречал тощего, на котором только кожа да кости, ребёнка. Он выглядел как вот-вот умирающий от голода котенок или щенок, съежившийся на дороге под снегопадом. Его тело защищало от холода какая-то летняя рубашонка, превратившаяся в лохмотья. Ухватившись за него, он мог выговорить всего лишь два слова.
*свежий ветер и светлая луна
Рис и есть.
- Сначала вернись, - строго сказал Хуайцзуй.
Но на этот раз Чу Ваньнин даже не слушал его, он смотрел на этого маленького, грязного как щенок, ребенка и чувствовал в сердце огромную боль. Он тут же торопливо снял свой плащ и завернул в него этого малыша.
Его сердце горело волнением, казалось, что страдал не сколько этот ребёнка, сколько он сам.
- Голоден? – проговорил он, - Подожди, у меня тут есть рисовый суп, сейчас, есть рисовый суп.
Он пошел спросить ее у Хуайзуй, но Хуайцзуй строго сдвинул брови
- Я сказал тебе возвращаться, это тебя не касается.
- Почему это не должно меня касаться? – ничего не понимая, спросил Чу Ваньнин, - Он… он такой бедный, Учитель, ты же видишь? Он всего лишь попросил капельку еды, а иначе он может умереть от голода и замерзнуть.
Заговорив об этом, он вдруг неожиданно тихо пробормотал:
- Что происходит? Разве вы не говорили, что путь этого мира спокойный и процветающей? Почему же может….
- Возвращайся.
Чу Ваньнин был поражен. Он не понимал и представить не мог отчего Хуайцзуй может быть внезапно таким. Но, все же в конце концов, он закусил губу и все же сказал:
- Я хочу дать ему немного рисового отвара…..
- Я не переубедил его и все-таки разрешил. – раздался пустой, далекий голос Хуайцзуй, он вздохнул и вместе с воем вьюги, рассеялся по ветру, достигнув ушей Мо Жань, - Я дал ему из снаряжения горшок* с рисовым отваром и разрешил, ему пойти и спасти этого ребенка. Тогда я не знал, что в тот момент чувствовал Чу Ваньнин и какой выбор он сделает. В то время я пребывал в блаженном неведении.
* это глиняные или из тыквы, такие плоские чайнички с крышкой и носиком
Мо Жань бездумно, неотрывно смотрел, как Чу Ваньнин открыл горшок и прислонил его носик ко рту того ребенка.
Ребенок был так голоден, он хотел приподняться, но не мог пошевелиться, чтобы сосать.
Он почти умирал от голода и у него не осталось ни капли сил.
Мо Жань сглотнул.
Он вдруг почувствовал, словно в его мозгу семя проросло, вырываясь из земли.
Он внезапно ощутил, что то, что он видит, ему хорошо знакомо…
Он видел.
К нему вернулось сознание.
А затем словно разрубая узел, водяной дракон рассек волны, опрокидывая облака и воду.
Он мгновенно вскочил на ноги и сжал кулаки..
Вспомнил!
- Это ты? – он бросился к изображению Чу Ваньнина в свитке воспоминания, его зрачки сжались в точки, - Ты это он? Это ты? Ты оказывается… ты действительно..
Но он не смог дойти, внезапно он закрыл глаза руками.
Ему сдавило горло печалью.
Как он не догадался.
Это был правда Чу Ваньнин.
… тот замерзающий в охапке сена ребенок, похоронивший маму, только вылезший из общей могилы, которому некуда было идти, просящий милостыню, это же был Я!!!!
Мир иллюзий и его воспоминания наложились друг на друга. Мо Жань никогда не забывал тот снежный день, того юношу, снявшего с себя плащ и завернувшего его.
Чу Ваньнин беспокойно спрашивал:
- Что такое? Не можешь есть?
Маленький Мо Жань не мог больше говорить, из его горла вырвался лишь слабый всхлип, прикрыв свои черные глаза, он с трудом смотрел на юношу.
- Тогда я немного положу тебе, не беспокойся.
Он открутил горлышко и взял пригоршню рисового супа в свою ладонь и очень осторожно поднес, несколько сомневаясь, наверно, подумав, что руки немного грязные и может быть этот ребенок не захочет из них есть.
Но, на самом деле, он слишком много думал.
Грязные?
По пути от Линьи до храма У Бэй, все это время Мо Жань пил речную воду, дождевую воду, пил воду из ям, наполненных мутной жижей. Ему приходилось есть ягоды, объедки, когда и этого не было, он ел земляных червей и облизывал муравьёв, ел глину и ил.
Он подполз и наклонился, чтобы выпить рисовый суп. В тот момент, как он полился ему в глотку, для него он был как нектар с ивовой ветви*, а дающий ему отвар человек- небожителем, изгнанным в мир из высшей небесной сферы.
* Гуаньинь, - китайская версия бодхисаттвы Авалокитешвары. Исполненный чувства безграничного сострадания ко всем живым существам, давший обет спасти их. Ивовой ветвью, которую часто можно видеть в руках Гуаньинь, бодхисаттва стряхивает божественный нектар жизни на взывающих к ней о помощи.
- Не торопись, помедленнее, не хватит, есть еще. – Чу Ваньнин был поражен, и, одновременно ему было тяжело на душе. Он смотрел на эту грязную маленькую головку, склонившуюся над его ладонями, душераздирающе несчастную, жадно и жалко слизывающую густой рисовый отвар языком, раз, два, как мелкий зверек, пьющий воду.
- Откуда ты взялся…- машинально спросил он.
Но Мо Жань лишь всхлипывал и не отвечал. Рисовый отвар кончился и только в складках ладони еще осталось немножко, он не мог это упустить. Он вылизывал ладонь этого молодого старшего братца, лизал Чу Ваньнина до зуда, лизал до боли.
Зудела рука, а болело сердце.
- Все в порядке, есть еще, я дам тебе еще.
Чу Ваньнин опять зачерпнул полную пригоршню. Мо Жань, полными нетерпения и надежды глазами смотрел на него и ждал, пока он протянет ему. Он нетерпеливо продолжил лизать, хлюп-хлюп-хлюп.
Горшок был полон рисового супа, и Чу Ваньнин, присев на корточки, кормил его из него, горсть за горстью до конца.
Мо Жань никогда этого не забывал.
На самом деле, позже, в своей бурной, полной взлетов и падений жизни, он бесчисленное количество раз думал, что было бы с ним, если бы он не встретил этого человека в то время.
Он обдумал множество возможностей, перебрал множество вариантов, но, в итоге всех них было лишь одно слово.
Смерть.
Умереть от голода, замерзнуть насмерть, попал в зубы дикому волку или бродячей собаке, которые вспорют ем живот и сожрут сердце и печень, всего с потрохами.
Если бы он не встретил этого старшего братца, то он уже бы давным-давно отправился к матушке на тот свет.
Поэтому позже, Мо Жань, став Тасянь Цзюнь, специально вернулся в храм У Бэй, чтобы отыскать прежнего благодетеля. Но, поскольку с того времени прошло слишком много лет, он не мог ясно вспомнить лица своего благодетеля. Видя заполненный до отказа блестящими бритыми лысинами двор храма, он лишь чувствовал неописуемое раздражение и, в конце концов, махнув рукой, ушел.
Тогдашний настоятель очень перепугался. Он не мог понять, чем храм У Бэй вызвал неудовольствие Тасянь Цзюнь. Преисполненный волнения, он ожидал судьбоносного решения. Однако, на второй день, владыка приказал людям принести множество сундуков. Когда их распахнули, появились словно сияющие блики на воде, сундуки были полны золота.
- Его Величество не узнал, кто именно его старый друг, поэтому он всем одинаково жалует, каждому монаху храма У Бэй по десять тысяч золотых, отплатив за благое дело, спасение его жизни.
На самом деле, оказалось, что его благодетель, в поисках которого он блуждал и петлял, но так и не смог найти, все это время был заперт на Пике Сышэн, целыми сутками напролет сидел под домашним арестом и терпел от него издевательства?
Некогда посторонний, тот юный старший братик, сняв с себя теплый плащ укутал его тщедушное тело.
И вот, насмешка судьбы, он каждую ночь грубо и похотливо разрывал одежду на том юном старшем братце, надругался над ним за темными мрачными занавесями постели, подминал под себя.*
*颠鸳倒凤 (опрокинувшаяся утка-мандаринка и переворачивающийся феникс) – метафора, описывающая секс между мужем и женой в древних романах, любовные танцы.
Он ходил по всему свету, разыскивая своего благодетеля.
…и одновременно и понятия не имел, что принуждает благодетеля стоять на коленях между своих ног, оскверняет и позорит всеми возможными способами, заставляет смиренно склонить голову.
Мо Жань не отрываясь смотрел на сцену перед собой и его глаза наливались кровью.
- Как… как могло случиться, что это ты?
В этой жизни эти двое появились на свет. Глубокое предопределение - встретить господина и поверхностное - ошибиться в господине.*
*缘深遇君，缘浅误君 - очень сложное высказывание, придуманное Митбан. Увы, у меня нет такого словарного запаса и чувства языка, чтобы адекватно передать этот смысл, тут получилось почти дословно.
В конце концов все это судьба.
Перед глазами снова опустилась тьма и слышалось только лишь неутихающее завывание вьюги да голос Хуайцзуй в пустоте в отдалении доносился эхом.
- Я тогда спросил того ребенка, не хочет ли он пожить в монастыре У Бэй, но дитя ответило, что он хотел бы вернуть благодарность за матушку. Поэтому, несмотря ни на что, все же хотел бы прежде вернуться в Сянтань* Я не стал его задерживать, дал с собой сухих лепешек и немного денег. Когда шатаясь этот ребенок стал спускаться по заснеженному склону, Ваньнин долго стоял на прежнем месте и смотрел ему вслед, до тех пор, пока его фигурку не поглотила поземка и она исчезла за безлюдным горным хребтом, только тогда он вернулся в монастырь. Я тогда буквально тянул его за руку и помню, что его рука была холодная, как лед.
*округ провинции Хунань, не там, где Линьи, он в другой провинции
Затихнув на мгновение, голос, полный боли, которую он не мог подавить, зазвучал вновь.
- После того дня Ваньнин много раз упоминал, что хотел бы спуститься с горы, чтобы следовать пути дао, но, я не разрешал. Вплоть до того, что я укорял его в том, что его стремление к истинному пути* нестабильно, что он упрямый как камень, брошенный в воду, чтобы он продвигался к открытию своей души в созерцании.* Поэтому я наказал его, отправив на гору Лунсюэ, предаваться медитации и обдумывать свои проступки. Он должен был там просидеть взаперти сто шестьдесят четыре дня.
* сердце дао (даосские штуки)
* мое любимое буддистское – спокойствие и умиротворение, в смысле, меня ничего не касается.
- В начале он просил выпустить его, но потом, видимо потеряв всякую надежду, больше не говорил об этом. Сто шестьдесят четыре дня, каждый день, я приходил и спрашивал его, что он понял, и каждый день я надеялся, что он сможет поменять свою позицию. Однако он всегда давал один и тот же ответ, всего три слова.
Хуайцзуй тяжело вздохнул, словно падающий снег.
- Уйти в мир.
Человек между небо и землей, такой скромный и непритязательный внешне, но всего лишь однажды увидев страдания молодого ростка бамбука и с тех пор он был готов с радостью, по доброй воле опуститься в скорбь и бедствия.
- Позже он сжег канонические книги, что я передал ему и взбунтовался. Я был очень обеспокоен тем, что если так будет продолжаться, значит я применил неправильный метод. Поэтому я отменил это домашнее заключение. Я рассчитывал немного изменить подход к его обучению, а к тому времени и год бы перетерпел и его духовное ядро бы достаточно окрепло. А тогда бы я сразу мог отвести его в подземный мир и там, наконец все закончить.
- …….но я никак не ожидал, что вечером того же дня, когда я закончу обдумывать собственные ошибки, Чу Ваньнин уйдет не попрощавшись. Я оставил его в зале для погружения в созерцание, а когда вернулся туда, нашел лишь письмо. В письме говорилось, что пусть и прошло много дней, однако он постоянно думает о встрече с тем ребенком и по прежнему это мучает его. Поэтому он решил спуститься в мир и странствовать десять дней. Он побоялся, что я опять запру его под замок, поэтому уходит ночью. Держа это письмо в руках, я так сердился и волновался, но ничего не мог поделать.
Хуайцзуй со вздохом продолжал:
- Я даже не представлял, куда он пошел.
Вновь осветилась новая сцена.
На этот раз они все так же находились во дворе храма У Бэй.
Чу Ваньнин уже вернулся. Он был весь грязный и в крови, с ног до головы. Но его глаза под серебристым лунным светом сияли особенно ярко, таким ясным воодушевлением.
В данную минуту он был подобен выкованному и наконец извлеченному из ножен необыкновенному божественному оружию. Никто был не в силах остановить его остриё.
Хуайцзуй стоял рядом с ним, они оба молчали.
Но звук голоса Хуайцзуй все еще звучал в ушах Мо Жань, он продолжал рассказывать:
- Через десять дней он и в самом деле в срок поспешил назад. Про себя я испытал облегчение, я ликовал в душе, что ничего не изменилось. Я рассчитывал поругать его немного и отпустить в комнату, пусть как следует отдохнёт. Но я и подумать не мог, что меня ожидает такой удар.*
*не чехол и ножны, а клинок.
В этой сцене воспоминания Чу Ваньнин опустился на колени и низко, до земли, поклонился.
- Это еще зачем? – нахмурился Хуайцзуй.
- Учитель возможно долгое время не был в миру, нынешний внешний мир, по правде, очень отличается от того, что рассказывал Учитель. Этот ученик сердечно умоляет Учителя спуститься еще раз с горы и посмотреть, что теперь этот человеческий мир безбрежная юдоль скорби и страданий, что он давно уже не тот, по словам Учителя, Персиковый источник.
Хуайцзуй вдруг разгневался и вспылил:
- Чушь! Ты знаешь сам, о чем говоришь?
Чу Ваньнин сначала думал, что, рассказав истинное положение вещей, которое он видел своими глазами, он, безусловно, сразу же сможет изменить отношение своего Учителя, который отгородился от этого. Он совсем не ожидал такой реакции от Хуайцзуй и в растерянности проговорил:
- Учитель всегда наставлял этого ученика, что в будущем печали другого человека мои печали, беда другого человека, моя беда…..За эти десять дней ученик обошел двадцать три деревни на границе нижнего мира, увиденное положение ужасает. Учитель, если бы вы спустились вниз, то тоже…
Он не успел договорить, Хуайцзуй с яростью прервал его:
- Почему ты самовольно покинул гору?!
- На этой горе нет ничего, ни дней, ни месяцев, прежде всего ты должен тут культивировать возведение в праведность*, немедленное вознесение. Почему же ты сам еще не постигнув тайны природы, механизмы вращения небесной сферы, так безрассудно спустился с горы вмешиваться в дела бренного мира?!
* Это после многих испытаний алчности, ненависти, невежества, бедствий и страданий - постижения глубокого смысла буддизма, безразличия к искушениям, к добру и злу.
- Страдания и бедствия в людском мире из поколение в поколение не прекращаются, как ты, один маленький культиватор можешь вмешаться и что то тут изменить? Ты такого высокого о себе мнения?!
Чем больше Хуайцзуй говорил, тем больше он злился, и тем больше расширялись глаза Чу Ваньнина.
Он смотрел, как его Учитель медленно расхаживает в лунном свете и взмахивает рукавами*, как блестит его кончик носа, когда он громко распекает его, как он кричит строгим голосом, а цветущая яблоня отбрасывает на него плотную тень, разрезая на кусочки и рассеивая во все стороны.
*знак недовольства
Мо Жань смотрел на лицо Чу Ваньнина, в начале недоумевающее, затем беспомощное, а после на нем появилось растерянное выражение, которое превратилось в разочарованное и наконец в полное боли.
Чу Ваньнин закрыл глаза.
- Ты признаешь свою ошибку?! – в гневе выкрикнул Хуайцзуй.
- ………..
- Отвечай!
- Этот ученик, - Чу Ваньнин остановился, а затем, голосом твердым, как железо, закончил, - Не признает.
- Наглец! – Хуайцзуй отвесил ему пощечину.
На щеке Чу Ваньнина немедленно проступил красный отпечаток, но он тотчас же снова вскинул голову. В его глазах промелькнуло недоумение и возмущение:
- Учитель, все это время, ты постоянно учил меня, что важнейший момент, это праведное поведение. Беспокоиться об одном человеке, значит заботиться о судьбе мира. Почему же сейчас, перед лицом такого огромного бедствия, ты, однако хочешь, чтобы я оставался безучастным зрителем, пренебрег этим?
- ……….. это совсем не об этом. – Хуайцзуй заскрипел зубами, - Ты… сейчас спустившись с горы, что ты можешь сделать? Ты действительно имеешь несравненные врожденные способности, но мир опасен и коварен по своей природе, он не такой, каким ты себе воображаешь, ты выйдешь отсюда для того чтобы что? Чтобы обмануть четырнадцатилетние надежды и ожидания своего наставника, его любовь и заботу для того, чтобы импульсивно отказаться от себя бросившись кому-то на помощь?
Он замолчал. Через минуту его слова упали, словно железо.
- Чу Ваньнин, ты еще не можешь сам себя переправить через реку, а берешься переправлять людей?!
Именно в этот момент Чу Ваньнин с гневом и печалью взглянул на своего учителя.
Он чуть поднял подбородок, его фениксовые глаза затуманились, наполняясь влагой.
Хуайцзуй прежде никогда не видел Чу Ваньнина со слезами на глазах, блеск воды в его глазах немного потушил огонь гнева в его сердце. Он растерялся, и нерешительно сказал:
- Ты…ай, ладно, только что я правда больно тебя ударил?
Но, наблюдающий со стороны, Мо Жань уже ясно понимал, это не так.
Чу Ваньнину было больно только что не от пощечины, ему было больно от того, что с пеленок им уважаемый Учитель, вопреки своим возвышенным речам сам в душе резко отличался от того выдающегося, возвышенного образа, всего одной фразой.
Чу Ваньнин медленно закрыл глаза. Прошло всего мгновение и Мо Жань опять услышал ту фразу, которую до этого прекрасно знал.
Он сказал:
- Не узнав людскую меру, как измерить себя.*
* Или не познав других, как познать себя или не зная, как спасти других, как могу спасти себя. (度 - у этого иероглифа одно из значений – спасать душу).
Хуайцзуй замер. Его фигура была словно фигурка для жертвоприношения в нише для статуи Будды, словно вылепленная из глины, абсолютно неподвижна.
Чу Ваньнин продолжал чуть сиплым голосом:
- В людском мире все страданиями перед глазами, простите глупость ученика, он не знает, почему Учитель целыми днями сидя так высоко*, закрыв глаза устремляется в небо.
* 高坐 - в переносном смысле выдающийся монах, сведущий в буддизме
.
Он медленно поднялся, договорив.
В лунном свете его одеяние было уже совсем не таким белым, оно было покрыто пятнами глины и крови.
Однако, он все такой же статный и серьезный, с великолепной божественной аурой.
- Этот бессмертный больше не будет культивировать.
Хуайцзуй испугался, его захлестнул гнев, в голове помутилось и он сурово выкрикнул:
- Мятежник, ты сам понимаешь, что тут наговорил?!
- Я лишь хочу делать то, чему вы учили меня с детства, - Чу Ваньнин был так напряжен как натянутая тетива, однако между натяжением и выстрелом, он немного дрожал, его глаза были полны отчаяния и скорби, - То, чему вы меня обучали, неужто это мораль тольк на бумаге?! Неужели повсюду миллионы пострадавших, оставшихся без крова, сироты, умирающие день и ночь, а я должен в это время не спускаясь с горы следовать пути дао сидя в одиночестве*, да практикуя дзен?!
* составляя компанию зеленому огню лампы Будды
Хуайцзуй взревел, его глаза вылезали из орбит:
- После того, как пройдешь весь путь дао и вознесешься, можешь делать множество добрых дел!
Чу Ваньнин внимательно посмотрел на него, так пристально, словно никогда прежде не видел этого человека.
Его грудь вздымалась, ладони сжались в кулаки, в глазах словно поднялся огромный прибой. Мо Жань казалось, что он сейчас собирается взмыть, разбрызгивая волны ярости подобно водному дракону и сдавить горло Хуайцзуй, чтобы он понял свои ошибки и свою глупость.
Но Чу Ваньнин лишь дрожал и ничего не сделал.
В конце концов, его глаза немного покраснели и он хрипло проговорил:
- Учитель, я культивировал не для того, чтобы стать свободным от бренного мира. Неужто совершенствование только для того, чтобы вознестись? Если это так, то мне этого не надо. Я предпочитаю уж лучше бросить все на полпути, предпочту не достигнуть никаких успехов, я предпочту остаться в мире среди простых людей.
- Верни принадлежащее мне и умри от истощения сил.
- ……………
- Учитель, когда вы вознесетесь*, когда я закончу переправлять через реку всех людей, каких смогу переправить, я тут же вернусь, чтобы сопровождать вас.
* тут скорее в смысле - умрете (наглый пацан))
- Чу Ваньнин!!
Несмотря на то, что это мир воспоминаний, даже Мо Жань почувствовал, как захлестывающая небеса ярость обуяла Хуайцзуй. Тайна в его сердце съежилась от страха, да в придачу к этому смертельное разочарование.
Этот деревянный истукан, как он осмелился, человеку, даровавшему ему жизнь, так холодно что то говорить, «оно»*, считать, что все закончено?!
* Хуайцзуй тут использует местоимение как к неодушевленному предмету
Глаза Хуайцзуй налились кровью, а в зрачках появился кроваво красный отблеск.
Он не мог смириться, он прикрыл смущение гневом, разве он не мог выпустить хранящийся в сердце страшный секрет?
Он не мог дать ему просочиться.
В итоге он окликнул уже сделавшего шаг за порог двора Чу Ваньнина. Ледяным голосом он приказал:
- Мятежник, а ну ка стой*!
* тут повелительное наклонение